В этом же духе выступили еще двое, и наконец Пельше предложил слово представителю Ленинградского обкома.
Тот поднялся, оглядел всех и, вздохнув, сказал:
– Товарищи, я выступаю за изъятие перерыва из партийного стажа товарища Ефимова…
– Вот как славно! – весело и громко воскликнул Пельше.- Представитель обкома, отказавшего Ефимову в его просьбе, выступает против решения обкома!
Эта реплика не смутила Чернявского, а, скорее, вдохновила, так как он почувствовал в тоне и словах председателя не упрек, а одобрение.
– Я говорю это как коммунист и как представитель обкома,- продолжал он.- Сегодня, вернее, вчера я впервые увидел в деле Ефимова документ, который настолько меня поразил, что я не мог не пересмотреть явно ошибочное предложение, поддержанное мной на областной парткомиссии. Этот документ – выписка из протокола пленума Старорусского райкома от двадцать второго августа тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Согласно этой выписке Ефимова обвинял на пленуме сам начальник районного отдела НКВД, у которого уже были доносы на Ефимова. Ефимов же на этом пленуме вместо оправданий и самозащиты выступил с. критикой работы райотдела НКВД, возглавляемого Бельдягиным, обвинил начальника НКВД в разгроме партийной организации района, выступил против его беззаконий и бесчисленных арестов коммунистов…
– Честно скажу,- совсем тихо продолжал Чернявский,- лично я в подобной ситуации едва ли нашел бы в себе мужество выступить с такой речью… Вот эта партийная принципиальность, прямота и честность Ефимова и заставили меня встать сегодня на его защиту вопреки решению нашего обкома… Да и обком, мне думается, принял бы иное решение, будь его работники понастырнее в поисках важных документов, особенно давнишних.
Это выступление окончательно склонило чашу весов в мою пользу.
В заключительном слове Пельше сказал:
– Прежде всего следует заметить, что в отношении к товарищу Ефимову было нарушено постановление Центрального Комитета тысяча девятьсот пятьдесят шестого года о восстановлении в партии всех репрессированных по политическим мотивам коммунистов и реабилитированных судом без каких-либо ограничений. Следует только удивляться, почему в шестидесятом году комитет мог «забыть» об этом постановлении и вынести такое странное решение по делу…
– А его побег из лагеря, а присвоение чужого имени?! -снова не удержался кто-то.
– Но если бы его не арестовали и не засадили за решетку, то и бежать бы ему неоткуда было! – возразил Арвид Янович.- И чужое имя ему не понадобилось бы. У него и свое неплохое имя. А что касается всяких там ошибок, то у кого их не было и не бывает? Деятельность работника оценивается не ошибками, а успехами и деловыми качествами. А как видно из всех характеристик и отзывов, Ефимов неплохой работник и принципиальный коммунист. Поэтому, подводя итоги обсуждения дела, я полагаю, надо отменить предыдущее решение комитета…
– Правильно!
– Как это отменить наше же собственное решение? – не сдавался пожилой оппонент, привстав с места.
– А так, что оно неправильное,- деликатно ответил ему Пельше.- Мы живем в такое время, которое диктует нам необходимость отменять принятые ранее явно неправильные решения и выносить правильные, отвечающие истине… Предлагается изъять перерыв в партийном стаже товарища Ефимова и считать, что он сорок лет непрерывно является членом партии. Есть ли возражения против этого решения?
– Нет!
– Возражений нет!
– Будем считать, что решение принято единогласно?
– Да, да!
Даже мой оппонент больше не стал возражать.
– На этом, товарищ Ефимов, ваше затянувшееся дело считается завершенным,- улыбаясь, обратился ко мне Арвид Янович.- Вы по-большевистски принципиально защищали свою правоту и своего добились.
Это было 17 июня 1966 года.
Так закончилась моя многолетняя борьба за правду.
«Лагерная тема», заявившая о себе в начале 60-х годов публикацией в журнале «Новый мир» повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», вскоре была закрыта. Исповедальное слово XX съезда КПСС, разоблачение культа личности Сталина пришлось не по нутру системе партийно-государственной власти, им же созданной. Система пережила своего творца и в свидетельских показаниях тех, кого она десятилетиями гноила за колючей проволокой ГУЛАГа, справедливо усмотрела суд над собой. Суд этот, начатый более тридцати лет назад, был волевым порядком прекращен, и дело отложено в долгий ящик.
Сегодня, когда система трещит по швам и, надо надеяться, скоро окончательно рухнет, мы, да и не только мы, задаемся вопросом: что же с нами было? Что это – тупик логократии? Ужасная ошибка политических деятелей Октябрьской революции, ввергших страну в пучину трагедии, размеры которой превзошли самые страшные испытания, которые когда-либо выпадали на долю народов? Или все-таки несмотря ни на что мы на правильном пути?
Великое достоинство нынешнего времени в том, что теперь мы можем вслух задаваться такими вопросами. Однозначного ответа нет и, видимо, никогда не будет. Но что-то ясно уже и сейчас, и прежде всего – что само стремление построить общество по единому плану ущербно, ибо предполагает власть, которая нетерпима к многообразию мнений и идей в обществе, а именно количеством мнений и идей и определяется его творческий исторический импульс. Ленинская новая экономическая политика после жесткого периода «военного коммунизма» была решительнейшим поворотом к многоукладности нашей жизни. Теперь мы знаем, что без демократии, без гласности, без плюрализма это невозможно. Увы, тогда, в начале двадцатых, все получилось наоборот: под лозунгом борьбы за единство партии началось свертывание дискуссий, закончившееся расправой над инакомыслием и инакомыслящими. Нэп тяготел к демократии, а политическая власть – к тоталитаризму. В одной берлоге оказалось два медведя, и нэп был изгнан. Вместо реальной экономики запрягли принудительный труд, подстегнув его социальной, лозунговой демагогией. Это была всенародная трудовая повинность, выгодная только системе в лице ее сложившегося партийно-советского аппарата. В стране возникла ситуация, когда «целый народ, полагавший, что он посредством революции ускорил свое поступательное движение, вдруг оказывается перенесенным назад, в умершую эпоху…»*
Да, так не раз случалось в истории революций – когда они завершались по сути контрреволюциями. При этом идеал, двинувший вперед народные массы, как бы сохранялся, ибо он «исключительно только в будущем, а в настоящем человек имеет дело только с тем, что противоречит этому идеалу, и вся его деятельность от несуществующего идеала обращается всецело на разрушение существующего, а так как это последнее держится людьми и обществом, то все это дело обращается в насилие над людьми и целым обществом. Незаметным образом общественный идеал подменивается противообщественною деятельностью. На вопрос: что делать? – получается ясный и определенный ответ: убивать всех противников будущего идеального строя… В достижении общественного идеала путем разрушения все дурные страсти, все злые и безумные стихии человечества найдут себе место и назначение…»**
