55
О том, что Энний был похоронен в склепе Сципионов и что там стоит его статуя, свидетельствуют, кроме Плиния, Светоний, Цицерон (Arch., 22), Валерий Максим (VIII, 14, 1), Ливий (XXXVIII, 56) и Овидий (Ars. Am., III, 409). Лишь у Иеронима находим сообщение, что он был погребен в родных Рудиях (Euseb. ann. Abr., 1838,179). Однако сам факт, что Энний был похоронен в гробнице Сципионов, должен был настолько ярко запечатлеться в памяти современников и потомков, что трудно сомневаться в его истинности. Кроме того, Иероним вообще допускает много ошибок в рассказе об Эннии. Неправильно указан год его рождения (Warm., p. XVII), родным городом его совершенно ошибочно назван Тарент (ibid., XVIII), наконец, только этот автор сообщает, что у Энния была дочь, сыном которой был поэт Пакувий (ibid., XXIII). Между тем у Энния не было ни жены, ни детей, а Пакувий был его племянником (ibid.). Кроме того, Иероним не пишет прямо, что Энний был погребен в Рудиях. Он говорит: «Он похоронен в склепе Сципиона на Аппиевой дороге… Некоторые утверждают, что кости его были перенесены… в Рудии». Тем не менее Уормингтон полагает, что Энний погребен в Рудиях (ibid., XXIV).
Время написания всех этих произведений не поддается точной датировке. Отрывки лирических стихов (Ep., fr. 5–6; 3–4, а возможно, и 1–2) написаны после смерти героя. Когда Энний сочинил поэму «Сципион», неизвестно. Хейвуд считает, что она написана уже после смерти Публия, чтобы увековечить его память, как сократические произведения Ксенофонта и Платона. Уормингтон полагает, что написана поэма сразу после битвы при Заме (p. XXV), т. е. создана она под впечатлением не смерти, а первого знакомства. Я склоняюсь ко второму предположению. Убеждает меня следующее соображение. Валерий Максим, который, вероятно, был неплохо осведомлен о жизни и творчестве Энния, пишет, что Сципион был благодарен Эннию, ибо полагал, что «память о его деяниях не погибнет, если их осветит свет литературы, и считал, что наиболее достойным является прославление в духе Гомера» (VIII, 14, 1). Таким образом, согласно Валерию Максиму Энний прославил Публия еще при его жизни, причем прославил в духе Гомера. Ясно, что лирические стихи и «Сатуры» не могут быть названы произведениями в духе Гомера. Какое же сочинение имел в виду Максим? Ясно, что либо «Анналы», либо поэму «Сципион». Но Публий вряд ли смог прочесть в «Анналах» о себе: нам известно, XII книгу Энний написал в 173 году до н. э., то есть через десять лет после смерти нашего героя (Gell., XVII, 21, 43), Сципион же появляется в IX, XIII и XIV книгах. Что речь идет именно о поэме «Сципион», как будто видно из Свиды. Он сообщает, что в прологе к поэме Энний говорит, что один Гомер мог бы воспеть Сципиона (Suid., s.v. Εννιος). Именно это-то вступление, видимо, и заставило Максима назвать поэму произведением в духе Гомера. Однако Хейвуд, возможно, прав, сравнивая сочинения Энния с воспоминаниями учеников Сократа: дело в том, что кроме поэмы у Энния была книга бесед, которая также называлась «Сципион». Беседы, то есть диалоги, действительно можно сопоставить с сократическими сочинениями. Возможно, это произведение написано после смерти Публия.
Молнией называют Сципиона Вергилий (Aen., VI, 843–844), Лукреций (III, 1034) и Валерий Максим (III, 4, 1). О том, что этот эпитет идет от Энния, см. Scutsch Q. Studia Enniana, 1968, p. 148. Прозвище «Молния» получил один из Птолемеев, по словам Павсания, потому, что быстро решался на смелые поступки (I, 16, 2). Поразительную стремительность Сципиона отмечают многие авторы (см. напр. Cic. Verr., V, 10, 25; Dio., 36, 57). С другой стороны, Максим явно понимает эпитет «молния» как поток ослепительного света: «quas tenebras е quo fulmine nasci passi estis».
В том, что Пифагор не вкушал мясного, согласны большинство авторов. Порфирий со ссылкой на Евдокса пишет, что Пифагор не только не вкушал ничего живого, но даже не подходил близко к поварам и охотникам (Vit. Pyth., 7). Согласны с ним Секст Эмпирик (IX, 127), Страбон (XV, 716) и Диоген Лаэртский, утверждавший, что он совершал только бескровные жертвы. Противоречит этой общей традиции только Аристоксен (Diog., VIII, 20; Gell., IV, 11, 1).
Диоген Лаэртский со ссылкой на Алкидама утверждает, что Эмпедокл был учеником Пифагора (VIII, 56). Тимей говорит, что Эмпедокл не только был учеником Пифагора, но пифагорейцы даже обвиняли его, как и Платона, в краже их учения (Diog., VIII, 54). Неанф пишет, что его обвиняли в разглашении пифагорейских тайн (ibid., VIII, 55). Порфирий помещает его в каталог пифагорейцев. Плотин пишет: «Эмпедокл, я полагаю, открывал то, что Пифагор и его последователи говорили в форме загадок» (Plotin. Enn., IV, 8, 1). Б. Л. Ван дер Варден уверенно называет его пифагорейцем (Van der Waerden В. L. Die Pythagoreer (religiose Bruderschaft und Schule der Wissenschaft). München, Artemis Verlag, 1979, S. 118).
О кончине Эмпедокла существует множество рассказов. Этот же удивительно напоминает историю китайского поэта Ли Бо. Существовала легенда, что «Ли Бо был бессмертным духом, занимавшим на небе должность „владыки звезд“. За провинность Ли Бо был изгнан на землю, а когда срок его изгнания окончился, был возвращен на небо». Случилось это так. Однажды ночью Ли Бо плыл в маленькой лодочке. «Луна в ту ночь светила так ярко, что кругом было светло как днем. Вдруг Ли Бо совершенно отчетливо услышал звуки музыки, исходящей откуда-то с горизонта и постепенно приближавшейся. Только до Ли Бо доходили эти звуки, никто из лодочников их не слышал… К Ли Бо подошли два бессмертных отрока…
— Верховный владыка приглашает владыку звезд занять прежнее место, — сказали они, обращаясь к Ли Бо… Ли Бо, сидя на спине кита, взвился в воздух и стал удаляться в том направлении, откуда доносились звуки музыки» (Ли Бо, «Небожитель», пьяный пишет письмо, устрашающее государство Бахай // Удивительные истории нашего времени и древности, пер. И. Э. Циперович. М. -Л., 1954).
Гофман увлекался каббалой, которая, как известно, очень многое заимствовала из учения Пифагора. В своих произведениях он неоднократно высказывает веру в переселение душ. Так, в «Крошке Цахесе» фея Розабельверде, прощаясь с мертвым Циннобером, высказывает надежду, что увидит его еще «жучком, шустрой мышкой или проворной белкой». В «Повелителе блох» переселение душ играет особую роль, так как три главных героя, знавшие некогда друг друга, встретились опять в новой жизни. Писатель описывает, как один из них, увидав впервые молодую красавицу, был поражен внезапным воспоминанием. «Чем дольше вглядывался он в милое личико голландки, тем более пробуждалось в глубине его души какое-то глухое воспоминание, как будто он уже где-то ее видел, хотя и в совершенно другой обстановке, и в ином одеянии, да и сам он будто имел тогда совсем иной облик». Наконец, «в его душе вдруг, словно в волшебном фонаре, всплыла картина, и он увидел далекое-далекое прошлое, предшествовавшее даже тому времени, когда он впервые вкусил материнского молока, и в этом прошлом жил как и он сам, так и Дертье Эльвердинк». В этой же сказке Гофман говорит о мудреце, обладавшем даром читать на лице человека, обитала ли уже раньше его душа в другом теле или она совершенно свежа и нова. Тело Гофман именует тираном, сковывающим творческие силы духа, учению о музыке сфер он придает особое мистическое значение. Впрочем, дальнейшие рассуждения увели бы меня слишком далеко. Несомненно, это тема для специального исследования.
