Моя книга начиналась с очень скромного наблюдения. Я разбирался с понятием «свобода критики».
«Тут что-то не так!» — должен будет сказать всякий сторонний человек, услышав такой модный в любые времена и повторяемый на всех перекрестках лозунг: «Свободу критике!» Но предупреждаю, это человек, который еще не вник в сущность разногласия между спорящими. «Этот лозунг, очевидно, одно из тех условных словечек, которые, как клички, узаконяются употреблением и становятся почти нарицательными именами».
Естественно, я рассуждал так применительно к тогдашней социал-демократии. Здесь и во внутренней, нашей русской, и социал-демократии международной образовались два направления, и внимательный читатель моих мемуаров сразу определит, что это все тот же ловкий «экономизм» и «старый догматический марксизм». А почему к этому надо было возвращаться еще раз в 1902 году?
Бернштейн, о котором я уже писал в предыдущей главе, и Мильеран — (о, это был знаменитый мелкобуржуазный радикал, примкнувший к социалистам, а потом и возглавивший оппортунистическое направление во французском социалистическом движении, то есть проделавший обычный путь оппортуниста; впоследствии, в 1899 году, Мильеран вошел — социалист! — в буржуазное правительство Вальдека-Руссо, где сотрудничал с генералом Галифе, знаменитым скорее не тем, что из-за кривых ног носил брюки определенного фасона, а тем, что оказался палачом Парижской коммуны) — итак, Бернштейн и Мильеран, один теоретически обосновал, а другой практически продемонстрировал истинную суть этого нового направления.
Главный тезис и политическое требование Бернштейна: социал-демократия должна из партии социальной революции превращаться в демократическую партию социальных реформ. Тезис обставляется батареей «новых» аргументов и соображений. И все это ловко и «красиво» лишь для неискушенного, не очень подготовленного читателя.
Отрицались:
— возможность научно обосновать социализм;
— необходимость и неизбежность социализма и даже возможность доказать, с точки зрения материалистического понимания истории, его научное обоснование;
— факт растущей нищеты, пролетаризации и обострения капиталистических противоречий;
— принципиальная противоположность либерализма и социализма;
— теория классовой борьбы, не приложимая будто бы к строго демократическому обществу, управляемому согласно воле большинства;
— как несостоятельное само понятие «конечной цели»;
— идея диктатуры пролетариата.
Этот поворот к буржуазному социал-реформаторству сопровождался не менее решительным поворотом буржуазной критики всех основных идей марксизма. А так как подрастающая молодежь систематически воспитывалась на этой критике, звучавшей с университетской кафедры и в ряде ученых трактатов, то неудивительно, что «новое критическое направление» в социал-демократии вышло как-то сразу вполне законченным. В своей книжке я даже привел такое сравнение: «Точно Минерва из головы Юпитера». Я надеюсь, что и сегодня, когда совершенно напрасно из школьного курса исключена греческая и римская мифология, это сравнение все же понятно.
Но если судить о людях не по тому блестящему мундиру, который они сами на себя надели, не по той эффектной кличке, которую они себе взяли, а по тому, как они поступают и что на самом деле пропагандируют — о, мой возможный молодой читатель, следи в политических дискуссиях не за словами, а за тем, что под ними, — то станет ясно, что «свобода критики» есть свобода превращать социал-демократию в демократическую партию реформ, свобода внедрения буржуазных идей.
«Свобода» — великое слово, но под знаменем свободы промышленности велись самые разбойнические войны, под знаменем свободы труда грабили трудящихся.
В уже изложенном мной, пожалуй, основной, нравственный тезис книжки. Я вообще люблю начинать с основной мысли, а уже потом под разным углом зрения ее поворачивать, доказывая каждый новый поворот и нюанс.
Потом в книжке назывались новые защитники «свободы критики», говорилось о критике в России — здесь Россия, конечно, на первом месте, потому что это страна умников и сомневающихся, — приводилось мнение Энгельса о значении теоретической борьбы. Напомню, что Энгельс признавал не две — политическую и экономическую, а три формы великой борьбы социал-демократии. Третьей формой ближайший соратник Маркса полагал борьбу теоретическую. И в первой главке моей книги пришлось объясниться и относительно себя. Пишу об этом потому, что иначе мое поведение и на II съезде партии, и в дальнейшем останется неясным.
Я позволил себе несколько замечаний об обязанности партийных вождей. Вожди обязаны все более и более просвещать себя и в первую очередь по всем теоретическим вопросам. Обязанность вождей — освобождаться от традиционных, принадлежащих старому миросозерцанию фраз и всегда и постоянно иметь в виду, что социализм с тех пор, как он стал наукой, требует, чтобы с ним обращались, как с наукой. Его постоянно и неукоснительно надо изучать. Но долг вождя изучать науку социализма не из любви к любомудрию. Приобретенное таким образом, все более проясняющееся сознание необходимо распространять среди рабочих масс со все большим усердием.
В этой книге, писанной среди горечи первых лет эмиграции, я объяснил то, что нынче понятно рядовому члену любой партячейки. В книге было пять глав. Вторая называлась «Стихийность масс и сознательность социал-демократии». Но ведь я писал об этом тогда не только потому, что обладал некоторой страстью к перу и имел на этот счет мысли. Дело в том, что ряд влиятельных людей, к голосу и ошибочному мнению которых могла прислушаться и образованная молодежь, и трудовые массы, имели на этот счет мнение, обратное моему. Мне казалось, что это чужое мнение было недостаточно объективным и верным. В общем, я боролся. А борьба всегда конкретна.
90-е годы прошлого века характеризовались повальным увлечением русской образованной молодежи теорией марксизма. Также повальный характер приняли в то время рабочие стачки. Возник даже рабочий термин: петербургская промышленная война 1896 года — я об этом уже писал, — коли война эта охватила 30 тысяч бастующих и проходила под руководством «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». А что у нас в России произошло в 1896 году? Коронация царя Николая II и Ходынская трагедия.
Война симптоматично началась с отказа предпринимателей оплатить рабочим вынужденный простой во время коронационных дней. Веселитесь и празднуйте не за наш счет. Можно ли говорить, что началась планомерная и осознанная борьба рабочих против эксплуататоров? Нет, скорее всего это было проявлением отчаяния и мести. Взятые сами по себе эти стачки являлись борьбой тред-юнионистской, а не социал-демократической. Они явственно знаменовали пробуждение классового антагонизма рабочих и хозяев, и не более.
