В январе 1973 года наш сын и его жена эмигрировали в Соединенные Штаты. Мы же твердо решили оставаться. Мы оба ощущали неразрывную связь с Россией и ее народом и считали, что должны разделять его судьбу. Но у каждого из нас были и свои причины. Я не мыслила жизнь вне адвокатуры и понимала, что отъезд из страны равнозначен потере этой так любимой мною профессии. Профессии, которая давала не только чувство удовлетворения, но и чувство полезности; сознание того, что я здесь нужна людям.
Второе напоминание, свидетельствовавшее о том, что КГБ меня не забыл и не скрывает своего ко мне интереса, носило достаточно комический характер.
В сентябре 1972 года Марченко, отбыв наказание, назначенное ему по прежнему приговору, поселился в Тарусе, небольшом городке Калужской области. В Москве, где у его жены Ларисы Богораз была комната, ему жить не разрешили. В мае 1974 года постановлением районной милиции над Марченко был установлен административный надзор.
Положение об административном надзоре предусматривает наблюдение за поведением тех, кто освободился из мест заключения, но, по мнению администрации лагеря или органов милиции по новому месту жительства, «не стал на путь исправления». Административный надзор ограничивает свободу человека. Поднадзорным запрещается выходить из дома в вечерние часы, посещать кино, театры, рестораны. Запрещены им выезды за пределы района без специального разрешения милиции.
Марченко – человек очень замкнутый и уравновешенный. Поселившись в Тарусе, он работал и вел нормальный спокойный образ жизни, ничем не нарушая общественного порядка или общественного спокойствия. Тарусская милиция к нему претензий не имела. Основанием для установления надзора послужило то, что он продолжал вести борьбу за права человека в СССР. КГБ официально предупредил Марченко, чтобы он прекратил всякую общественную деятельность, и настойчиво предлагал эмигрировать из Советского Союза. Подпись Марченко под Московским обращением с протестом против высылки Солженицына из Советского Союза была ответом на эти предупреждения. Административный надзор над ним, установленный по распоряжению КГБ, а затем и привлечение к уголовной ответственности за то, что он якобы злостно этот надзор нарушал, явились местью КГБ.
Мы вместе с Ларисой Богораз обсуждали, кому из московских адвокатов поручить защиту Анатолия в первой, уже приближавшейся стадии окончания следствия. Перебирали много имен. А потом решили: а почему, собственно, не взяться за это дело мне? Официальных препятствий к этому не существовало, так как обвинение, предъявленное Марченко, формально с его правозащитной деятельностью связано не было. Поездка в Калугу, где Анатолий находился в тюрьме, занимает немногим более трех часов – значит, можно обойтись обычным ордером на ведение дела без оформления специального командировочного удостоверения через президиум коллегии.
Лариса внесла в кассу консультации положенные 20 рублей – за ведение дела, я заполнила регистрационную карточку, в которой в полном соответствии с правдой написала, что Марченко обвиняется в нарушении административного надзора. Ордер мне выписали без всяких осложнений.
Накануне назначенного следствием дня приезда в Калугу я созвонилась с Ларисой, и мы договорились встретиться в третьем вагоне поезда, который отправляется из Москвы в 7 часов утра.
Случилось так, что мы встретились еще на перроне и вошли в первый попавшийся вагон. Прошло не более 2–3 минут после того, как поезд тронулся, как Лариса, с которой мы оживленно разговаривали, толкнула меня в бок. Я подняла глаза и сразу увидела человека, который привлек ее внимание. Он шел по проходу, видимо, переходя из другого вагона, и внимательно осматривал всех сидящих. Увидев нас, он быстро прошел оставшийся путь и занял место напротив нас.
Это был уже очень пожилой мужчина с багрово-красным носом алкоголика и таким же багровым цветом щек. Я еще подумала тогда: «Наверное, он еще и гипертоник». На нем было пальто в крупную черно-белую клетку, на голове такая же клетчатая кепка. Ни его возраст, ни бросающаяся в глаза внешность никак не давали основания заподозрить в нем человека, которому поручено наружное наблюдение за нами. Но взгляд.
Он не отрывал от нас глаз ни на секунду, как будто боялся, что мы исчезнем и ему опять придется проделать путь из вагона в вагон, разыскивая нас.
– А может быть, мы ему просто понравились? – спросила меня Лариса.
Я посмотрела на нее, усталую, невыспавшуюся, прикинула, как должна выглядеть я, вставшая в этот день в 5 часов утра, и категорически ответила:
– Не обольщайся.
Когда приехали в Калугу, мы делали все, чтобы оторваться от этого человека. Ничего не помогало. Он останавливался, когда останавливались мы, бежал за нами, когда мы шли быстро. И смешно и жалко было наблюдать, как этот старый мужчина метался по залу Калужского вокзала, когда Лариса отошла к кассам, а я направилась в противоположную сторону смотреть расписание.
Там же, на вокзале, мы с Ларисой договорились, что она будет ждать меня около тюрьмы не более получаса (на случай каких-либо неожиданных изменений в планах следователя), а если я не появлюсь через полчаса, мы встретимся с ней на вокзале, чтобы вместе возвращаться домой поездом, который отправляется в 5 часов 30 минут. Наш неотлучный спутник внимательно выслушал эту договоренность.
По дороге в тюрьму мы его потеряли из виду. Не было его и на улице около тюрьмы. Я перегрузила в свой портфель привезенные Ларисой для Анатолия бутылки с минеральной водой (Анатолий с момента ареста держал голодовку и никакой пищи не принимал), и мы расстались.
Однако все получилось вопреки нашей с Ларисой договоренности. Планы следователя действительно изменились, и в этот день знакомиться с делом мне не удалось. Но и освободиться сразу я тоже не смогла. Следователь решила перепредъявить Марченко обвинение в моем присутствии, так как боялась, что резкое ослабление слуха у Анатолия будет впоследствии использовано защитой как обстоятельство, требующее обязательного участия защиты с момента предъявления обвинения.
Хоть и недолгая это была процедура, поскольку Марченко отказался давать показания, но все же заняла более часа. Мы договорились с Анатолием, что я приеду к нему вторично уже знакомиться с делом, и расстались.
Когда я вышла из здания тюрьмы, сгибаясь под тяжестью портфеля с минеральной водой, взять которую Анатолий отказался, и увидела Ларису, я была по-настоящему счастлива. Оказывается, она решила ждать меня до 12 часов.
До ближайшего поезда оставалось несколько часов. Все это время мы бродили по чудесному старому городу, любовались открывавшимся почти с каждой улицы видом на полноводную реку. Но и не забывали оглядываться в поисках нашего «клетчатого человека». Его нигде не было видно. Ведь вот, как будто он нам ничем не мешал. Ничего запрещенного мы делать не собирались, никаких секретных проблем не обсуждали. Но как приятно оказалось это чувство освобожденности от непрерывно наблюдающего ока!
