На следующий день к вечеру сделалось холоднее: мы продолжали путь по берегу. Отъехав 12 верст в SO направлении, остановились мы у небольшой скалы, составлявшей, так сказать, границу между низменной тундрой и холмистым берегом, начинающимся в 15-ти верстах к востоку от Кекурного мыса. Окрестности устьев реки Аугуона, впадающей в море 23-мя итальянскими милями восточнее Веркона, совершенно низменны и, судя по множеству оленьих следов, должны изобиловать мхом.
Апреля 8-го погода была ясная – поутру и вечером было не более 3° холода, а в полдень 2° тепла. Проехав 7 верст по берегу, возвышенному на 60 футов, мы достигли довольно далеко вдавшейся в море скалы; за нею начинался плоский и низменный берег, покрытый песком и мелкими камнями. По этим и другим признакам, согласным с описанием чукотских старшин, должен я был принять это место за мыс Якан. Положение скалы определилось в 69°41'32'' широты и 176°32' долготы. Долго наблюдали мы горизонт в надежде открыть на север землю, которую, по рассказам чукчей, можно было отсюда видеть.
Не открыв ни малейших признаков ее, мы поехали далее и в 4 ½ верстах достигли устья маленькой речки Якан-Уваян. Недалеко оттуда нашли мы основу большой байдары в 21 фут длиной, что совершенно убедило нас в том, что скала, нами определенная, была именно Якан, ибо не только чукотские старшины в Островном, но и другие чукчи, встреченные нами на Северном мысе, описывая местоположение Якана, упоминали о байдаре, рассказывая притом, что они обтягивают ее латаками (выделанными моржовыми кожами), и когда положение льда позволяет, промышляют на ней моржей, во множестве здесь водящихся. Замечательно, что к западу от Якана и Шелагского мыса до самой Индигирки моржи редко являются, а здесь – напротив, и на всем пространстве до Чукотского носа моржи и киты весьма часто встречаются.
Проехав от Якан-Уваяна 16 верст на восток, мы вынуждены были, по причине теплоты, остановиться.
Вечером отправились мы далее и, проехав 10 верст, встретили ряд скал, простирающихся на 21-у версту: за ними песчаный берег, покрытый небольшими холмами. В 35-ти верстах от ночлега нашли мы множество наносного леса, преимущественно соснового и елового, а отчасти и лиственничного. Давно уже терпели мы такой недостаток в топливе, что раз в день только разводили огонь. Счастливая находка наша дала нам снова возможность запастись дровами, и в особенности была она важна для Матюшкина, который, в свою очередь, хотел предпринять путешествие по льду в море для отыскания предполагаемой на севере земли.
Апреля 9-го небо покрылось темными тучами; сильный западный ветер поднял метель; холод значительно усилился: утром было 6°, в полдень 9°, вечером 11° мороза. Мичман Матюшкин поспешил воспользоваться благоприятным временем и поехал на трех нартах с провиантом на 15 дней к северу в море, а я со штурманом Козьминым и доктором Кибером, на четырех нартах, с запасом на 13 дней – продолжал опись берега. Чуванского князька Соболева, хорошо знавшего чукотский язык и сопровождавшего прежде Матюшкина, взял я с собою, а ему отдал служившего мне толмачом казака Куприянова.
Только к вечеру успели мы окончить все распоряжения, необходимые при разделении экспедиции. Матюшкин поехал на север, в море, а я с моими спутниками по берегу на восток. Густой туман покрывал окрестности и до того ограничивал наш горизонт, что мы не могли точно наблюдать изгибов берега.
Проехав 48 верст, миновали мы устье небольшой речки Кусгун и в 13-ти верстах оттуда остановились на ночлег уже в 5 часов утра 10-го апреля. На всем протяжении берег казался плоским и постепенно понижавшимся небольшими уступами к морю. Во многих местах видели мы сложенный кучами наносный лес и недавние следы саней, запряженных оленями, что подало нам надежду встретиться и ближе ознакомиться с прибрежными жителями.
До рассвета восточный ветер был едва чувствителен, но потом увеличился и с сильной метелью продолжался целый день. Поутру термометр показывал 16°, а вечером 13° холода.
От ночлега нашего берег круто поворачивал к SO. В этом направлении проехали мы 23 версты, и заметили на востоке скалу, далеко вдавшуюся в море. Она соединялась с берегом длинным низменным перешейком и в расстоянии 14-ти верст казалась отдельным островом. На перешейке находилось несколько чукотских хижин.
Не было сомнения, что мы достигли места, которое капитан Кук в 1777 году назвал Северным мысом[194]. Два холма, соединенные с запада на восток перешейком, море на юге и все другие местные признаки согласовались вполне с рассказом Кука, а определенное впоследствии положение места совершенно удостоверило нас, что мы достигли Северного мыса[195]. Он, впрочем, весьма сходен в образовании с Шелагским мысом, и состоит собственно из шиферной скалы, вышиною в 105 футов, пологим скатом примыкающей к другой точно такой же скале; вся эта масса соединяется с берегом низменным перешейком. Море по ту сторону мыса, виденное с корабля Куком, почел он, как известно, заливом или устьем большой реки.
Увидев чукотское селение, мы удержали быстрый бег наших собак и в расстоянии полутора верст от берега остановились, боясь внезапным приближением нашим испугать жителей. Но, несмотря на нашу предосторожность, неожиданное появление наше возродило в чукчах недоверчивость. Они бегали из хижины в хижину и суетились по берегу и наконец столпились вместе и, казалось, о чем-то рассуждали. Двое из них отделились от толпы и приблизились к нам медленными шагами, не показывая, однако, ни малейшего страха. Я послал моего толмача уведомить их о цели нашей поездки и уверить в нашем дружелюбном расположении. Посланники с обеих сторон встретились торжественно, поклонились и молча сели на лед. Толмач, не говоря ни слова, набил чукчам гамзы и не прежде, как выкурив по трубке, начал длинную речь, объясняя причины нашего приезда. Кончив ее, кажется, произвел он хорошее впечатление в своих слушателях, потому что они встали и вместе с ним приблизились к нам.
Один из них назывался Этель; выдавая себя за старшину поколения, он передал мне в подарок двух недавно убитых тюленей, и объявил, что совершенно уверен в дружелюбии нашем, а с своей стороны готов по силам помогать нам. В разговоре узнали мы, что он родня камакаю, с которым познакомились мы на Шелагском мысе, и такое объяснение водворило между нами приязненные отношения. Я одарил Этеля табаком и другими мелочами, которые, казалось, ему очень понравилась. При прощании он настоятельно просил меня посетить его жилище, что и исполнил я на следующий день. Меня приняли под наметом, где Этель был окружен всеми своими сокровищами. Стены жилища его были обставлены копьями, луками, стрелами и другими потребностями охоты и рыбной ловли, а также кожаными латами и красиво отделанными санками. Кучами лежали тут же песцовые шкуры, китовые усы, широкие моржовые ремни и т. п. Среди разговора между прочим старшина сказал мне: «Выбирай, что тебе угодно из моих вещей, а мне взамен дай ружье и пороху. Я ходил бы с ним на охоту, потому что стреляю гораздо метче многих нагорных чукчей, у которых однажды видел ружье».
