Жорж Бордонов - Мольер

Тут королевская власть выказывает тонкий нюх и наносит удар по самому чувствительному месту:

«Засим, поскольку намерение Ее Высочества состоит в том, чтобы вышесказанная труппа и впредь была устроена из расчета вышесказанных двадцати трех паев, Ее Высочество изволит и желает, чтобы в случае кончины кого-либо из вышесказанных актеров или актрис или в случае, когда кто-либо из них решит уйти из труппы и более не играть в комедиях, господин исправляющий должность первого камергера двора представлял Ей о том доклад, чтобы Она распорядилась освободившимися паями и местами по своему благоусмотрению…»

Это означает, что актеры больше не могут принимать в труппу кого сами хотят, а должны получить на это согласие дофины или даже прямое ее указание.

В-третьих, по королевскому распоряжению все контракты, заключенные актерами между собою и с другими лицами, действительны на будущее и для тех, кто вновь вступит в труппу. Все связанные с исполнением этих договоров трудности подлежат ведению первого камергера двора.

Четвертый параграф подтверждает выплату пенсий ушедшим на покой актерам; ежегодные расходы на это теперь составляют 13 500 ливров. Труппа обязывается аккуратно выплачивать пенсии независимо от того, откуда пенсионер в нее пришел.

Пятый параграф дает драматургам право распределять роли в своих пьесах, то есть выбирать для себя исполнителей, — чтобы избежать соперничества и распрей между актерами.

Наконец, шестой предусматривает, что «если случится какая ссора, актеры предоставят ее уладить господину первому камергеру».

Однако следует сказать, что, утратив долю свободы, труппа обретает взамен высокое покровительство и прочное положение. Комеди Франсез начинается со слияния двух трупп; следующий этап — переход единой труппы в руки государства. Следствием этого будет для актеров ощущение безопасности и уверенности в завтрашнем дне, которое позволит им работать более плодотворно, пускаться в смелые начинания. Вот почему мы несколько задержались на этих документах, имеющих важнейшее значение в истории французского театра.

В своей работе «Мольер в Комеди Франсез» Сильвия Шевалле показывает, что популярность Мольера не угасала вплоть до конца первой половины XVIII столетия. Но публика века Просвещения хочет зрелищ, которые больше бы отвечали носящимся в воздухе веяниям. Зрители валом валят на весьма посредственные трагедии Вольтера, а всё, что создано в прежние времена, отвергают без разбору. Законодателям вкуса той эпохи Мольер кажется устарелым, отжившим и удручающе наивным. А между тем — мы отмечали это по ходу рассказа — Мольер не раз выказывал себя дерзким новатором, во многом предвосхищая идеи энциклопедистов. Но в 1740 году женщины (во всяком случае, придворные дамы) уже давным-давно эмансипировались, юные пары завоевали право на любовь, а тартюфы обезврежены. По правде говоря, между 1740 и 1789 годом общество едва ли верит во что-нибудь, кроме собственных удовольствий. Галантные празднества, которые так любил рисовать грустный Ватто, вытесняют из умов здравую мораль, утверждаемую Мольером, делают утомительными для слуха сентенции его буржуазных героев. Структура семьи меняется, устои ее расшатываются, чего, конечно, не было в XVII веке. Больше нет отцов-тиранов. Разреженный воздух эпохи, изысканный скептицизм Мариво, искрометные тирады Фигаро плохо сочетаются с мольеровской насыщенной полновесностью. Несравненное изящество моды делает непонятными выпады против щеголей в широких наколенниках и узких камзолах, а утонченность манер заставляет удивляться грубости иных, даже аристократических, мольеровских персонажей. Так что высший свет — дамы в масках, аббаты в кружевах, надушенные маркизы — теряет интерес к Мольеру. Эти фарфоровые статуэтки не могут утолять жажду из того народного источника, что бьет ключом в комедиях Жана-Батиста. В этих людях иссякли все жизненные соки, идущие как от народа, так и от знати; это просто миловидные раскрашенные куколки. Сборы падают так низко, что в 1746 году герцог д'Омон полагает возможным издать такой приказ:

«Принимая во внимание, что вот уже несколько лет, как публика совершенно охладела к комедиям Мольера, и приписывая такое охлаждение единственно той оплошности, которую допустили актеры, слишком часто играя эти комедии и тем наскучив зрителям, и желая оживить вкус публики к сочинениям, составляющим основание Комеди Франсез, Мы предписываем Актерам Его Величества, начиная со дня настоящего указа, не представлять более на театре ни одной комедии Мольера в пяти актах до тех пор, пока Мы не предпишем обратного».

Однако актеры Комеди Франсез считают для себя делом чести играть великие пьесы основателя театра. Более того, главные роли в этих пьесах поручаются «звездам»: свидетельство преданности, которое следует отметить. Французская Академия в свою очередь начинает сознавать значение Мольера для нашей литературы и в 1769 году объявляет конкурс на «Похвалу Мольеру». Пальма первенства достается Шамфору. Он пишет: «Не нашлось утешения народу, принужденному оценить этого великого человека, уверившись, что место его остается незанятым целое столетие». После чего Академия, пренебрегавшая Мольером при жизни, потому что он был комедиантом, ставит у себя его бюст, на пьедестале которого высочено:

«Его слава совершенна; нашей славе его недоставало».

Учреждается настоящий культ, который все расширяется и разветвляется, особенно в XIX веке. Якобинцы присваивают себе Мольера, объявляют его санкюлотом. На кладбище Святого Иосифа эксгумируют то, что считается останками Мольера; их торжественно переносят в Музей Французских памятников, прежде чем снова захоронить на кладбище Пер-Лашез. Но оставим другим тревожить этот прах, вместилище бледной тени. Рассказ о существе из плоти и крови мы закончили. Скажем только, что сочинения Мольера выдержали на сцене одной лишь Комеди Франсез в общей сложности более 30 000 представлений. Все помехи и превратности судьбы оказались для них несущественны — игра ума, гримасы капризной моды. Можно добавлять к Мольеру сколько угодно злободневных приправ — он всегда выйдет невредимым. Ибо он выводит на сцену не сиюминутные человеческие прихоти, а самого Человека, проблемы и страсти которого меняются разве что по названию.