«Я не мог бы жить, не отдавая искусству все свое время. Я люблю его как единственную цель всей своей жизни. Все, что я делаю в связи с искусством, доставляет мне величайшую радость» (Пабло Пикассо).
– Наше время – эпоха пигмеев…
– Другие так плохи, что я оказался лучше.
– Кинематограф обречен, ибо это индустрия потребления, рассчитанная на потребу миллионов. Не говоря уж о том, что фильм делает целая куча идиотов.
– Я пишу картину потому, что не понимаю того, что пишу.
– Механизм изначально был моим личным врагом…
– Сюрреализм – полная свобода человеческого существа и право его грезить. Я не сюрреалист, я – сюрреализм.
Так писал Сальвадор Дали. Из его высказываний – броских, умных и противоречивых – можно составить книгу. Потому что он был, пожалуй, универсальным гением, а писательством занимался из-за своей недостаточной одаренности как живописца. Это он и сам признавал, хотя любил называть себя гением: «…Я часто думаю, что ведь куда труднее (а значит, и достойнее) – достичь того, что я достиг, не обладая талантом, не владея ни рисунком, ни живописью. Именно поэтому я считаю себя гением. И от слова этого не отступлюсь, потому что знаю, чего это стоит, – без никаких данных сделаться тем, что я есть».
В его адрес высказано множество восторженных слов – в полном соответствии с его целью оставаться постоянно перед публикой, будоражить и эпатировать, возмущать и восхищать ее. «Дон Сальвадор всегда на сцене!» – восклицал он. Порой кажется, что, и создавая свои многочисленные картины, он входил в роль живописца; откровенно играл со зрителем, предлагая разгадывать символы или находить изображения, возникающие из соединения разобщенных фигур.
В отличие от Пикассо, он не был новатором, хотя всегда стремился играть и эту роль. Он называл свой метод параноико-критическим, хотя не страдал паранойей, да и критицизмом тоже, если не считать его отдельных высказываний. В Америке, поначалу шокировав местную публику, он написал «Декларацию независимости воображения и прав человека на свое собственное безумие».
Нельзя не отметить, что имитация безумия приносила ему не только славу, но и значительные доходы. (Два его постулата: «Я брежу, следовательно, я существую. И более того: я существую, и потому что брежу». И еще: «Простейший способ освободиться от власти золота – это иметь его в избытке».) Иной раз он может забыть о своем актерстве и высказаться по поводу тех, кто разыгрывает свои эпатирующие роли безыскусно: «В Нью-Йорке я видел панков, затянутых в черную кожу и увешанных цепями… Нам выпало жить в дерьмовую эпоху, а им хочется быть дерьмее самого дерьма».
Но ведь и сам он любил позировать в самом экзотическом виде, закручивая усы двумя стрелками вверх, почти до вытаращенных глаз. Артист в жизни, творец в мастерской, имитатор и провокатор, писатель среди художников, художник среди писателей. Признанный – прежде всего самим собой – гений, а потому заставляющий сомневаться в этом. Тем более что о нем слагали мифы, и первым – он сам.
Вот что пишет филолог-испанист Н.Р. Малиновская:
«Более полувека Дали олицетворял для нашего искусствоведения „разложение буржуазного искусства“. Нисколько не сомневаюсь, что Дали – узнай он об этой формулировке – оценил бы выразительное определение (ведь именно он ввел в эстетический обиход термин „тухлятина“) и даже, полагаю, авторизовал бы его, как авторизовал прозвище Авидадолларс, Деньголюб».
О прозвище мы наслышаны. Как и о том, что Дали заявился на бал в свою честь, украсив шляпу протухшей селедкой; сошел с корабля, таща на голове многометровый хлеб, испеченный ради такого случая; собственноручно окунул в краску морскую звезду и принародно пустил ее ползать по холсту, уверяя, что собравшиеся присутствуют при рождении шедевра. Дошла до нас и информация об аудиенции, данной Хачатуряну, – о танце с саблями, исполненном в чем мать родила. Балетное искусство семидесятилетнего художника впечатляло, но все горше становилось от того, что его судьба – блистательный трагифарс длинною в жизнь, заслонивший подвижническое служение искусству, стал непременным атрибутом салонной беседы, а его творчество все отчетливее присваивается масс-культурой.
Биография Дали – как многих гениев искусства – сосредоточена в творчестве, а не во внешних событиях. Кратко она такова. Родился в испанском городке Фигерас (Каталония) в семье нотариуса, получив имя Сальвадор Фелипе Хасинто Фарес Дали-и-Доменеч. Учился в католическом колледже, рано начал рисовать, обучаясь в муниципальной художественной школе. В 1921 году поступил в Королевскую Академию изящных искусств в Мадриде. Он восхищался старыми мастерами, писал о них вдумчивые статьи и в то же время интересовался новейшими направлениями в живописи. Одним из наиболее близких его друзей стал гениальный поэт Федерико Гарсиа Лорка.
Первая персональная выставка Дали состоялась в 1925 году. На следующий год он посетил Париж, встретился с Пикассо. В 1928 году стал одним из авторов «Каталонского антихудожественного манифеста», в котором утверждалось, в частности, что спортсмены ближе к духу Греции, чем наши интеллектуалы… что спортсмен, не тронутый знанием и не ведающий художеств, лучше поймет современное искусство, чем подслеповатые умники, отягощенные ненужной эрудицией. Для нас Греция жива в чертеже авиационного мотора, в не претендующей на красоту фабричной спортивной ткани…"
Тогда же Дали воспел техническое достижение: «О фантазия фотографии! Она удачливее и проворнее мутных процессов подсознания!.. О фотография, свободное творчество духа!»
Его выпад против подсознания оказался преждевременным и был вызван, пожалуй, стремлением опровергнуть или, быть может, преодолеть «Манифест сюрреализма» французского писателя Андре Бретона, который призывал к величайшей свободе духа, граничащей с безумием, соединению реальности и сновидений в сверх(сюр) реальность. Согласно его определению, сюрреализм – «чистый психический автоматизм… Диктовка мысли вне всякого контроля со стороны разума».
В ту пору Сальвадор Дали был ближе к футуризму и воспевал нечто совсем иное. Призывал «раскрыть глаза на простую и волнующую красоту волшебного индустриального мира, красоту техники… Телефон, унитаз с педалью, белый эмалированный холодильник, биде, граммофон – вот предметы, полные истинной и первозданной поэзии!» Однако слова его расходились с художественным творчеством. Он создавал свои первые сюрреалистические картины, синтез бреда и яви, сновидений и продуманных фантазий.
В том же 1925 году Дали познакомился с французским писателем Полем Элюаром и его женой Галой (русской Еленой Дмитриевной Дьяконовой). Тогда же он пишет с другом кинорежиссером Луисом Буньюэлем сценарий авангардистского фильма «Андалузский пес». А на следующий год Гала становится женой Дали, его натурщицей и музой, опекуншей, спасающей художника от депрессии, а также его «коммерческим директором», банкиром и кассиром (подчас чрезмерно алчным). Увлеченный фрейдизмом, он вносит в картины эротические символы, сюжеты и ассоциации. В конце 1930 года выходит его книга «Зримая женщина», посвященная Гале. У него появляется все больше поклонников. Он организует в разных странах свои выступления и выставки, выполняет живописные и графические работы, сотрудничает с театрами, публикует статьи и книги, оформляет журналы мод…
