— Вы мне уже нарисовали чудесные костюмы Да, да. Изумительно. Потом в Одессе или Киеве они покроют вас славой. Но пока — спрячьте их подальше. Наша Чо-Чо, мой дорогой друг, в первом акт в белом, только белом кимоно. Когда поднимает руки, широкие рукава станут как крылья бабочки. Пинкертон — тоже в белом, чисто белом кителе. Сегодня ночью она станет его женой на всю жизнь. Она чувствует себя невестой. Как боязно и сладко! А сейчас они счастливы кануном того, что случится: шутят, бегают по нашему мостику между деревцами.
Как ловкий озорной мальчик, Пинкертон гоняется за своей бабочкой, а она убегает, хотя и хочет как можно скорее быть пойманной.
Злочевский рад, что, кажется, поймал меня:
— Фантазии у вас — вагон. Но вы забыли, что это опера, сложнейший дуэт. В таких мизансценах они его не споют.
— Споют как миленькие. Это же не костюмированный концерт, а театр музыки в действии. Опера! Новая опера!
Злочевский замолкает, слушает внимательно.
— А в последнем акте Чо-Чо оденет своего сына в белый костюм, похожий на морской папин китель, и он, как некогда его папа, бегает за большой белой бабочкой с сачком в руках, когда настоящая Чо-Чо уже задвинула ширму и хочет, чтобы навсегда умолкло ее сердце.
И на том же мостике, что в первом акте, появится Пинкертон с новой женой, элегантной американкой с самоуверенной поступью.
Да, только то, что уже конкретно «прицелено» режиссером, дает запал для театрального художника, хотя самые любимые мои друзья — художники Вадим Рындин и Георгий Гольц — нередко решали свои декорации совсем не так, как я им советовала, а в своей гораздо более интересной конкретности талантливейших творцов, но мой замысел в их решении дышал еще более полно.
Со Злочевским я работала впервые. Ни на какие компромиссы не шла, но тот «воздух», который был найден им в конце концов, та тонкость, отобранность, точность выразительности форм и красок создавали атмосферу действия, о которой мечтала, которая помогала правдиво и поэтично нести певцам звуки и действие.
Первая встреча с артистами
К сожалению, к первой встрече со всеми исполнителями макет еще не был готов. А, как говорится, «лучше один раз увидеть, чем много раз услышать». Меня собравшиеся слушали молча, с неподвижными лицами. Пришла вся небольшая, но чувствовавшая себя крепко в седле казахская труппа.
С милой, не лишенной лукавства улыбкой посматривал то на меня, то на будущих моих артистов Стебловский.
Жандарбеков (он тоже заявлял, что хочет ставить «Чио-Чио-Сан») и особенно Байсеитов держались величественно, Куляш поглядывала то на мужа, то на Ольгу Хан, Муслим изображал насморк, позевывал, хихикал, делал под столом какие-то движения, как озорник из младшего класса.
Хоть я и вижу все это, волны музыки, поглотившие меня целиком, проносят мимо всего внешнего.
Стремление к отображению внутреннего мира человека помогает мне видеть нашу будущую постановку абсолютно лишенной пышности, бархата, ненужного украшательства, которыми так часто злоупотребляют в опере.
Массовых сцен у нас не будет. В конце второго акта — хор за сценой — это как бы поющий океан, к которому обращены все чувства и помыслы Чио-Чио-Сан. Она стоит спиной к публике, смотрит — впилась глазами в этот океан, который — она твердо верит — вернет ей корабль любимого.
Родных и подруг Чио-Чио-Сан в первой картине на сцене будет тоже немного. У нее нет «знатной родни», она сама говорит об этом откровенно и просто. Только бедная мать. Впрочем, как всегда, «поглазеть» на свадьбу пришли две-три старые тетки, подруги.
Американский офицер Пинкертон купил домик с раздвижными стенами, так похожий на карточный, где и спальня и гостиная могут сейчас же возникнуть и исчезнуть, если «поиграть» этими ширмами. Домик — детская игрушка! Пинкертон — моряк, объехал весь свет, но в Японии ему особенно весело. Он ничего не принимает всерьез. Можно заключить контракт на девятьсот девяносто девять лет с правом… прервать его, когда угодно! (У японцев постройки и контракты так удобно эластичны!) Ловкий подлец Горо «продал» Чио-Чио-Сан всего за сто иен. Пинкертону нравится эта японочка, и он даже согласен «поиграть» в законный брак на девятьсот девяносто девять лет «с правом развестись когда угодно». Оставшись с американским консулом Шарплесом наедине, Пинкертон цинично поднимает бокал за день, когда вступит в законный брак с любимой американкой — это всего за несколько минут до заключения брачного контракта с Чио-Чио-Сан! Шарплес несколько шокирован: ведь для Чио-Чио-Сан этот брак — святая святых! «Будьте осторожны», — поет он, на что Пинкертон весело отвечает:
«Ведь жизнь была б ничтожна,
Если не срывать цветов, где только можно».
Да, Пинкертона влечет к пятнадцатилетней Чио-Сан, но каприз страсти — это еще не любовь. А Чио-Сан любит Пинкертона всем своим существом, любит впервые:
«Навеки я ваша…
Вы для меня воздух
И свет небесный…»
Любовь для наивной, чистой Чио-Сан — вся жизнь. Для Пинкертона — очаровательная игра: как весело ловить красивую бабочку около купленного им игрушечного домика!
Это — начало трагедии, «Чио-Чио-Сан» — лирическая драма, продолжающая реалистические традиции итальянского искусства. И как правдивы, как глубоко трагичны сцены второго и третьего актов, когда покинутая Чио-Сан с маленьким сыном и верной подругой-служанкой Сузуки влачит нищенское существование, но продолжает верить, что Пинкертон вернется, что он — лучший из лучших, единственный, и не теряет света надежды.
Узнав горькую правду, Чио-Сан кончает жизнь самоубийством, предпочитая смерть бесчестию. Вернее, она умирает физически, когда в душе ее погасла вера в единственного любимого.
Дуэт Чио-Сан и Пинкертона в конце первого акта пленительно прекрасен. Это — любовь, естественная, как сама природа. Но… для одних любовь — ни к чему не обязывающий эпизод, для других — самое дорогое. И с какой страстью, с каким глубоким сочувствием звучит музыка Пуччини, воплощающая образ чистой, близкой всем нам женщины-девушки! Как правдив композитор в изображении жизни простых людей, как ярок и самобытен его ариозно-мелодический стиль.
Пусть наши будущие слушатели презирают, ненавидят «пинкертоновское» в других и в самих себе, пусть трагедия Чио-Сан очистит их души, заразит желанием свято беречь любовь.
Ведь только один раз, в первом акте, Чио-Сан позволила себе усомниться в любимом:
«Пинкертон. Мотылек ты мой нежный…
Чио-Чио-Сан. Правда ли, что у вас за океаном пригвождают бабочек…
Пинкертон (уклончиво). Да, но только чтобы они не улетели».
