Его письмо Трумэну каким-то образом попало в газеты; на первой странице «Нью-Йорк таймс» сообщалось: «Эйнштейн за Розенбергов». Он получил несколько сотен гневных писем. Марион Роулес из Вирджинии: «Вам бы надо иметь хоть каплю разума, чтобы понять, что Америка для Вас сделала». Гомер Грин, военнослужащий, из Кореи: «Вам, наверное, нравится видеть, как наших убивают. Поезжайте в Россию или возвращайтесь откуда прибыли, потому что Вы не американец».
13 января 1953 года ТАСС сообщило, что арестована «банда» врачей — «убийц в белых халатах», работавших на американскую организацию «Джойнт» и намеревавшихся убить Сталина. Готовился процесс, в прессе началась бешеная антисемитская кампания с фельетонами и карикатурами (27 января Эренбург получил Сталинскую премию, что должно было доказать: никакого антисемитизма нет). Эйнштейн опять молчал; его и по этому поводу завалили негодующими письмами. Издатели «Нью-Йорк пост» и «Нью лидер» публично обвинили его в двойных стандартах, раввины к нему ходили, умоляя вмешаться, но только через Дюкас удалось его убедить, и 15 января он ответил в любимой «Нью-Йорк таймс»: «Действия России недопустимы. Искажение правосудия заслуживает однозначного осуждения». Он также сказал, что лично Сталину писать без толку, но он попробует сделать это совместно с другими, в частности с нобелевским лауреатом по химии Гарольдом Ури. А 11 февраля СССР разорвал отношения с Израилем. Эйнштейн, в тот же день, неустановленному адресату: «Мы вновь в опасности, и нам не хватает мощи защищаться. Но когда я смотрю на Россию и Америку, я не перестаю думать, вели бы мы себя более разумно, чем они, будь мы такими же сильными». 5 марта Сталин умер; 2 апреля Берия сообщил Политбюро, что Михоэлс был убит по личному указанию Сталина, и потребовал реабилитации «врачей-убийц» и отмены указа о награждении орденами участников убийства Михоэлса. В ночь на 4 апреля врачей освободили. Советским евреям опять повезло: их истребление прекратилось, едва начавшись. А 20 июля и отношения с Израилем были восстановлены.
В марте на пресс-конференции в честь своего 74-летия Эйнштейн — он согласился устроить это мероприятие, чтобы публично сделать вклад (и призвать других) в открытие медицинского колледжа в составе университета Йешива в Нью-Йорке — объявил, что вот-вот закончит работу о единой теории поля. А между тем открывались новые частицы: нейтрино (его предсказал Паули еще в 1930-м), гипероны и пи-мезоны, обнаружившиеся в космических лучах; каоны, которые удалось получить с помощью ускорителей. Да наплевать! Пайс: «Он явно считал, что беспокоиться по этому поводу рано и что эти частицы в конечном счете появятся в решениях уравнений единой теории поля».
Во всем прочем ему было о чем беспокоиться. Аллен Даллес, глава ЦРУ, совершил тур по арабским странам, а по возвращении объявил, что надо их взять под крыло, иначе они отойдут коммунистам, и не потакать Израилю; Эйнштейн в письме к неустановленному лицу назвал его «настоящей бедой». (12 октября 1953 года арабы в израильском поселке Йехуд убили женщину с детьми, в ответ отряд израильской армии под командованием Ариэля Шарона напал на деревню Кибия, аннексированную Трансиорданией, — погибло 69 жителей, включая женщин и детей. ООН и США осудили Израиль, и американская помощь надолго прекратилась.) Продолжал лютовать Маккарти, все кругом словно с ума посходили, донося друг на друга, агенты ФБР каждый день перетряхивали мусор у дома Эйнштейна, к его делу были пришиты новые обвинения в участии в «коммунистическом заговоре» голливудцев. 9 мая ему написал учитель Уильям Фрауенгласс: он был вызван в подкомитет Маккарти, отказался отвечать, был уволен и теперь спрашивал, что ему делать.
Эйнштейн — Фрауенглассу, 16 мая: «Что должны делать интеллектуалы, столкнувшись с этим злом? Я вижу только один путь — гражданское неповиновение в духе Ганди. Каждый интеллектуал… должен отказаться от показаний и быть готовым к тюрьме и нищете. Он должен жертвовать своим благополучием в интересах страны. Отказ от показаний не должен сопровождаться уловками… Он должен быть основан на убеждении, что для гражданина позорно подчиниться инквизиции, оскверняющей дух конституции. Если достаточное число людей вступит на этот тяжелый путь, он приведет к успеху. Если нет — интеллектуалы этой страны не заслуживают ничего лучшего, чем рабство».
Он разрешил опубликовать письмо, и опять на него накинулись. «Нью-Йорк таймс»: «Использовать незаконные методы сопротивления, как советует Эйнштейн, значит бороться со злом тем же злом». «Вашингтон пост»: «Он причислил себя таким образом к экстремистам и советует другим стать такими же, когда ему лично ничто не грозит». «Простой человек» Сэм Эпкин из Кливленда: «Эйнштейн, посмотрите в зеркало и увидите дикаря в большевистской фуражке». 1 февраля 1954 года Эйнштейн получил особенно неприятное письмо: автор вежливо упрекнул его за то, что он призывает людей отказываться отвечать на вопросы HUAAC или подкомитета Маккарти, когда ему самому ничего не угрожает, и что он в свое время не боролся против Гитлера, а бежал. Он ответил, что эмигрировал, так как Германия не была ему родиной. Но не сказал, что быть уволенным и подвергнуться пыткам в гестапо — это немного разные вещи. Впрочем, на сей раз было больше писем в поддержку — даже Абрахам Флекснер, с которым давно рассорились, благодарил.
Макс Борн (живший в Англии и вышедший на пенсию) решил вернуться в Германию — Эйнштейн его отговаривал (в письме от 12 октября), закончил так: «Если кто и может нести ответственность за то, что Вы возвращаетесь на землю убийц наших братьев, это Ваша приемная родина, известная своей скупостью». Борн переехал в ФРГ, получил компенсацию за убытки, понесенные при Гитлере, и пенсию, которую ему не могла или не хотела платить Англия; пытался убедить Эйнштейна, что не все немцы негодяи, тот отвечал: «…какими бы милыми они ни казались, нельзя верить ни единому их слову». Тем не менее многие, кто бежал от нацистов, уезжали на родину, и Эйнштейн терял друзей. Но не переставал заводить новых. В 1953-м по соседству поселился Джон Уилер, тот самый единственный физик, которого можно считать прямым наследником Эйнштейна; они сблизились. Уилер после войны работал над созданием реактора для управляемого термоядерного синтеза, а теперь преподавал ОТО, которой мало кто интересовался; приводил своих учеников к Эйнштейну «на чашку чая», обсуждали и осуждали квантовую теорию. Но так ничего совместно и не написали.
Неясно, закончилась ли переписка Эйнштейна с Конёнковой — мы уже говорили о том, что целые массивы писем могут пропасть, временно или навсегда, — но ее место прочно заняла Джоанна Фантова. Она, по-видимому, стала бывать в доме Эйнштейна особенно часто и проводить там целые дни с октября 1953 года, так как в это время начала вести дневник, продолжая его до смерти Эйнштейна. (Сама она умерла в 1981 году.) Неизвестно, было ли у них то, что называют «интимными отношениями», но в Принстоне ее считали его «герлфренд». Он писал для нее смешные стишки, рисовал карикатуры, позволял мыть, расчесывать и стричь свою белоснежную гриву, которой гордился до сих пор; они вместе ходили на концерты и даже катались на лодке, пока врачи не запретили ему это. «Джоанна была очень близка к нему. Он наслаждался ее обществом. Она была его связью со старым миром», — рассказал в интервью 2004 года их общий друг Джиллет Гриффин, в ту пору — молодой историк искусств, работавший вместе с Джоанной в университетской библиотеке. Сам он в 1953-м впервые получил приглашение на обед к Эйнштейну. «Я не имел ни малейшего понятия о физике или математике, но у нас были одни вкусы в музыке, и он знал, что я не пытался нажиться на его славе… Я был своего рода придворным шутом Эйнштейна. Он был… человеком, полным юмора, искренним, добрым и ласковым, мечтателем, обеспокоенным судьбой человечества, одним словом, своего рода хиппи». Фантову же Гриффин охарактеризовал как скрытную и «параноидально ревнивую особу». «Когда я случайно прочел, что она пишет: „Трентон находится в 10 милях от Принстона“, у нее была истерика».
