Последующие полтора года Керенский прожил в Великобритании — большей частью в провинции, где цены были ниже, но регулярно наведываясь в Лондон. С каждым днем он все больше чувствовал себя забытым и оттесненным на обочину большой политики. При этом он внимательно следил по газетам за происходящим в России. Попытки белых генералов уничтожить большевизм вооруженным путем вызывали у Керенского резкое неприятие. В Колчаке, Деникине, Врангеле он видел прежде всего продолжателей дела Корнилова. Неудачи белых означали для Керенского доказательство того, что в августовские дни 1917 года он поступил правильно.
Белое движение было в понимании Керенского "большевизмом наизнанку". Политика белых режимов играет на руку только хозяевам Кремля, поскольку доказывает правоту большевистской пропаганды. "Если бы не было Врангеля, Москва должна была его выдумать".[434] Непримиримое отношение к белой эмиграции Керенский сохранил на всю жизнь. Со своей стороны она платила ему тем же. В понимании тех, кто боролся под знаменами белых вождей, Керенский был виновен в развале России не меньше, а может быть, даже больше, чем Ленин и Троцкий.
В начале 1920 года Керенский переехал в Париж, постепенно превращавшийся в "столицу" русских изгнанников. Средства его к этому времени настолько истощились, что он не мог даже снять комнату и ночевал в редакции газеты "За Россию", сотрудником которой числился. Газета закрылась через несколько месяцев, и Керенский переехал в Прагу, где оказавшиеся в эмиграции эсеры начали выпуск "Воли России". Керенский очень активно участвовал в ее издании, опубликовав за два года несколько десятков статей. Часть из них была позже помещена в сборнике "Издалёка", увидевшем свет в Берлине в 1922 году.
К этому времени Керенский сумел найти деньги на собственную газету, получившую название "Дни". Первый номер ее вышел в том же Берлине 29 октября 1922 года. Через три года редакция "Дней" переехала в Париж, где издание продолжало выходить вплоть до начала тридцатых годов (в 1928 году поменяв формат на еженедельный журнал). Среди эмигрантских изданий "Дни" оказались на положении одного из долгожителей, чему способствовала умелая политика редакции. На страницах газеты публиковались не только политические статьи, но и стихи, проза, эссе о музыке и балете. Редакции удалось привлечь к сотрудничеству многих талантливых литераторов из числа эмигрантской молодежи. Редактором по разделу прозы в "Днях" был Марк Алданов, поэзию курировал Владислав Ходасевич. В газете Керенского активно сотрудничали его старые друзья 3. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковский, а также К. Д. Бальмонт, И. А. Бунин, И. С. Шмелев и многие другие.
Политическое же лицо "Дней" определял почти исключительно сам Керенский. В каждом свежем номере на первой странице он помещал очередной отклик на события в России и в мире. Писательница Нина Берберова вспоминала: "Керенский диктовал свои передовые громким голосом на всю редакцию. Они иногда у него выходили стихами".[435] Отношение Керенского к происходящему в России зачастую расходилось с мнением основной части эмиграции.
В начале 1920-х годов, когда Ленин провозгласил переход к новой экономической политике, в эмигрантской среде наметился раскол. Представители правых политических течений и бóльшая часть военной эмиграции считали необходимым придерживаться прежнего курса на вооруженное свержение большевизма. Другая часть, представленная прежде всего умеренными либералами кадетского толка, полагала, что большевизм неизбежно переродится и самостоятельно эволюционирует в сторону рыночной экономики и большей демократии в политической сфере. Выражением этих взглядов стал знаменитый сборник "Смена вех", появившийся в 1921 году в Праге.
Керенский не разделял взгляды ни "сменовеховцев", ни тех, кто по-прежнему лелеял надежду на "весенний поход" в Россию. Он полагал, что большевизм не имеет ничего общего с социализмом, так же как с рыночным капитализмом европейского образца. Большевизм, по Керенскому, это "первобытный капитализм", несущий с собой самые тяжелые, самые худшие формы эксплуатации рабочего класса. Приход большевиков к власти был порождением разрухи и слабости России. Керенский выводит формулу: "Степень развития большевизма в данной стране прямо пропорциональна степени ее военного истощения и обратно пропорциональна уровню сил ее индустриального развития и организованности ее пролетариата".[436]
Европейская демократия пребывает в иллюзии относительно природы большевизма. Закрытость и изоляция Советской России способствуют распространению легенд о пролетарской утопии, о царстве свободы и справедливости. К тому же хозяевам Кремля играет на руку поведение русских монархистов за границей, которые призывают к реставрации до-февральских порядков. Единственный способ преодоления большевизма — не реставрация, а объединение всех демократических сил Европы, с одной стороны, и русской эмиграции — с другой.
В декабре 1920 года Керенский вместе с Авксентьевым и некоторыми другими представителями эсеровской эмиграции опубликовал обращение с призывом немедленно созвать съезд членов Учредительного собрания. Главный лозунг этого мероприятия должен был звучать так: "От красной и белой реакции — к заветам мартовской революции, от самовластия — к власти всенародной".[437] С 8 по 21 января 1921 года в Париже проходило совещание, на котором было представлено 32 депутата Учредительного собрания (из 59, находившихся за границей). Затея закончилась шумным провалом, после того как Чернов и его сторонники заявили о своем отказе участвовать в совещании.
Это стало поводом для очередной волны оскорблений в адрес Керенского на страницах правой прессы. С ненавистью врагов Керенскому в это время приходилось сталкиваться буквально ежедневно. В воспоминаниях эмигрантского писателя Р. Б. Гуля приведен случай, когда некая дама, увидев на улице Керенского, громко сказала своей маленькой дочери: "Смотри, Таня, вот человек, который погубил Россию". По словам Зензинова, бывшего свидетелем этой сцены, на Керенского это подействовало ужасно, и он несколько дней был сам не свой.[438] В другой раз по окончании одной из лекций Керенского какая-то слушательница подбежала к сцене с букетом цветов, но вместо того, чтобы вручить их оратору, ударила его букетом по лицу.
Керенского всё это очень обижало. На публике он демонстративно делал вид, что ему нет дела до того, как к нему относятся. Но, по мнению хорошо знавшей его Нины Берберовой, подчеркнутая самоуверенность (граничившая с самодовольством) Керенского была панцирем, который он отрастил, для того чтобы общаться с окружающими. Жизнь продолжалась, и нужно было быть готовым ко всему.
