Сблизиться с Ольгой пожелала еще одна бывшая пассия Антона Чехова. Об этом Ольга писала ему 2 марта: «На днях получила письмо от Л. Авиловой, ты ведь ее, кажется, знаешь. Желает возобновить знакомство <…> получить билет на „Сестер“. Я вежливо ответила. Билета не могу достать». Портила ей настроение и Катишь, жена Немировича-Данченко[508].
Антон был огорчен, что на долю труппы в Петербурге выпали столь тяжелые испытания, хотя и упрекнул Книппер за нелюбезное обращение с Яворской (которая прислала ему хвалебную телеграмму). Ольге он дал шутливый зарок больше не писать для театра в стране, где драматургов «лягают копытами». Суворину же было отмщение: на двадцатипятилетний юбилей «Нового времени» студенты устроили под окнами его дома «кошачий концерт», и демонстрантов пришлось разгонять силами полиции. Потом была еще одна стычка студентов с казаками и полицейскими. Распространилась весть, что Святейший синод отлучил от церкви Льва Толстого. Петербургская публика, возбужденная последними событиями, более эмоционально реагировала на спектакли московского театра. Первого марта на «Трех сестрах» побывала с подругой С. Сазонова: «Больше всех потрясла драма Е. В. [Кривенко]. Она ушла из театра вся в слезах. История Маши с артиллерийским полковником — это ее собственная история». И лишь одна персона нашла забавными не только чеховские пьесы, но и его личную жизнь. На Пасху Антону написала Анна Суворина: «Ходили все в „Дядю Ваню“ шесть раз подряд <…> Знаю его наизусть и хохочу постоянно, у людей это вызывает раздумье и меланхолию, а у меня смех, так как лично много своих близких вижу и слышу. <…> Хотела было здороваться с Вашей женой, да <нрзб.> где уж!»[509]
В самый разгар тревожных событий в Петербурге появился Миша Чехов, приняв предложение Суворина пойти к нему работать (хотя тот толком и не знал, на что Миша способен и к тому же забыл положить ему жалованье). Маша младшего брата в этом деле поддержала: «Верно, судьба мальчикам из нашей семьи заниматься литературой, но не быть чиновниками». Миша заявил, что поступает по совету Антона, данному ему еще 12 лет назад. Теперь же Антон предупреждал брата, что суворинская газета пользуется дурной репутацией, что Суворин «ужасно лжив, особенно в так называемые откровенные минуты», что Анна Ивановна «тоже стала мелкой» и что единственный честный человек в «Новом времени» — это заведующий типографией К. Тычинкин. Обескураженный наплевательским отношением Суворина и пессимизмом Антона, Миша уехал в Ярославль зализывать раны. Вслед ему полетела телеграмма Суворина. Миша вернулся в Петербург и письменно извинился перед своим новым покровителем: «Бедность, строгое воспитание, гимназия, вечные запугивания в детстве, что Бог накажет, что черт подведет, быть может, выработали у меня слабый характер»[510]. В конце концов ему досталась должность редактора и жалованье 350 руб. в месяц; затем он перешел в суворинское книготорговое дело. А Суворин заполучил еще одного Чехова.
Антон же, коротая свои ялтинские дни в компании Евгении Яковлевны, готовился принять важное решение. В разговоре с Буниным он пошутил, что «лучше жениться на немке, чем на русской, она аккуратнее». Между тем в его саду зацвел миндаль и прибавилось хлопот с растениями. В то время Чехов был занят корректурой четвертого тома своих сочинений и ничего нового не писал. Журналу «Жизнь» он обещал рассказ, однако ежемесячник прекратил существование. Его старый приятель и редактор Михаил Меньшиков оставил журнал «Неделя» и перешел работать к Суворину: теперь для Чехова исчезла и эта возможность выйти к читателю. Антон стал хуже себя чувствовать. Николай Сазонов в письме к жене высказывал опасение, что Чехова ждет участь Надсона: «Его уморит чахотка и буренинские пародии». Маша, воспользовавшись пугающей фразой из письма Бунина о том, что Антон «сравнительно здоров», звала своего приятеля на Пасху в Ялту, куда собиралась и сама[511]. Антон же ожидал, что к нему на целых четыре месяца приедет Ольга. Однако та 3 марта выставила ультиматум: «А на Пасху все-таки не приеду в Ялту; подумай и поймешь почему. Это невозможно. Ты такая чуткая душа и зовешь меня! Неужели не понимаешь?»
Антон ее отказ превратил в шутку: у нее в Петербурге точно есть любовник, а у него в Екатеринославской губернии — жена, с которой он, впрочем, разводится, а для Ольги у него есть новые духи. И, не меняя шутливого тона, в конце концов сдался: «Позвольте сделать Вам предложение». Ольга своих позиций не уступала: «Чем я приеду? <…> До каких же пор мы будем скрываться? И к чему это? Из-за людей? Люди скорее замолчат и оставят нас в покое, раз увидят, что это свершившийся факт».
При всей своей непрязни к поездам и гостиницам Антон объявил, что едет в Москву. Первым, кому он недвусмысленно заявил о своем марьяжном намерении, был Бунин (в ту пору разводившийся и потому с опаской встретивший эту новость): «Поживаю я недурно, так себе, чувствую старость. Впрочем, хочу жениться». Сообщив Ольге о том, что едет в Москву, Антон предупредил ее: «Ты в моей особе получишь не супруга, а дедушку, так сказать». И милостиво разрешил ей играть в театре еще лет пять. Получив от Антона это письмо, Ольга через неделю объявила в театре: «Я решила соединить мою жизнь с жизнью Антона Павловича». Однако, до сих пор не имея надежных заверений, она продолжала настаивать: «Ведь мы не можем жить теперь просто хорошими знакомыми, ты это понимаешь. <…> Опять видеть страдания твоей матери, недоумевающее лицо Маши — это ужасно! Я ведь у вас между двух огней. Выскажись ты по этому поводу. Ты все молчишь. А мне нужно пожить спокойно теперь. Я устала сильно».
Ольга не решалась насильно тащить Антона из Ялты в студеную Москву, однако, выставив условия своего приезда в Ялту, невольно вынудила его сделать шаг назад. Бунину он написал 25 марта: «Жениться я раздумал, не желаю, но все же если Вам покажется в Ялте скучно, то я, так и быть уж, пожалуй, женюсь». Вскоре после отъезда в Крым Маши Ольга пошла на уступку, телеграфировав Антону: «Выезжаю завтра Ялту» — ответ пришел незамедлительно: «Счастлив. Жду приезда». В Великую Страстную пятницу, 30 марта, она уже была в Аутке.
Туда же приехал и Бунин — и задержался в Ялте на те две недели, что там были Ольга и Маша. Все вместе они поехали на дачу в Гурзуф, где весело завтракали в ресторане, после чего Антон выписал Бунину шутливый счет для покрытия его доли расходов. Наконец, гости разъехались: Маша направилась в Москву, Бунин — в Одессу, покинула чеховский дом и Ольга. Всю дорогу до Москвы она горько плакала — как показалось Маше, от мучительной зубной боли. Однако из письма Ольги к Антону мы узнаём истинную причину ее слез: «Не могу отделаться от мысли, что мы зря расстались <…> Это делается для приличия, да? <…> Ты промолчал. Я решила, что тебе не хочется, чтобы я была у тебя, раз Маша уехала. Que dira le monde?[512] <…> У меня остался какой-то осадок, впечатление чего-то недоговоренного, туманного. <…> Я так ждала весны, так ждала, что мы будем где-то вместе <…> станем ближе, и вот опять я „погостила“ в Ялте и опять уехала. <…> В Москве все поражены, узрев меня, не могут понять причины моего приезда. <…> Приезжай в первых числах, и повенчаемся и будем жить вместе. Да, милый мой Антоша?»
На следующий день Ольга снова писала Антону: «Вдруг мне кажется, что ты уже охладел ко мне <…> что ты не смотришь на меня, как на близкого тебе человека. <…> Ну прости, милый мой, что я опять об этом».
Пока Ольга была в Ялте, Антон получил письмо от другой Ольги — Васильевой, с сообщением, что она приехала на два месяца в Гурзуф с приемной дочерью Марусей: «Будете ли Вы меня очень ругать за мое желание еще хоть раз посмотреть Вас? Ваша Маша чудный ребенок, но я бываю очень зла с ней». В начале апреля она послала фотографию девочки Евгении Яковлевне, а Антону написала, что завещает ему Марусю в благодарность «за все счастье, за всю радость, которую Вы доставили мне, навещая меня в Ницце, — без мамы никогда так счастлива не была, да и не буду. Маруся добрый, хороший ребенок — я его не стою. Часто я ей завидую, что не могу, как она, рассчитывать на ласковое слово от Вас».
Неделю спустя от нее пришла телеграмма: «Voudrais venir Gourzouff etre plus pres vous, puis-je, ne vous fachez pas»[513]. Антон ответил, что в Гурзуфе есть «недурная» гостиница, и присовокупил «нижайший поклон милой дочке Маше», велев ей не шалить, «иначе папаша рассердится и, пожалуй, возьмется за розги». Через неделю после Пасхи Антон повидался с Ольгой и Марусей. Васильева к тому времени перебралась в Аутку и обосновалась на соседней даче. Одолжив у него денег, она демонстративно прислала в залог золотые монеты. В тот самый день, когда Маша, Бунин и Ольга уезжали из Ялты, Антон письмом заверил Васильеву, что не возражает против того, что она живет по соседству и без компаньонки[514].
