Петр Козлов - Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото

Тем временем отряд понемногу готовился в путь-дорогу. Наши караванные животные – верблюды и лошади, отдохнув и подкрепившись на прекрасных пастбищах монастыря Байшинтэ, присоединились к экспедиции и только поджидали сигнала к выступлению.

Экскурсанты тоже возвратились из гор Дунду-сайхан и привезли с собою свыше ста разнородных видов растений, около двадцати экземпляров птиц, несколько шкурок грызунов и шкуру со скелетом горного козла.

Энтомологические сборы оказались весьма незначительными, да и вообще выяснилось, что несмотря на свой приветливый внешний облик Дунду-сайхан, против всяких ожиданий, беден в естественно-историческом отношении. Из представителей маммалогической фауны в нем обитают: горные козлы, собирающиеся в стада из пятнадцати – двадцати особой, аргали, встречающиеся гораздо реже и небольшими группами в две-три головы; в предгорьях иногда пасутся Antilope subgutturosa, забегающие из долин. Из грызунов здесь водятся зайцы, пищухи – скалистая и степная, суслики. Что же касается до хищников, то вся группа Гурбун-сайхана богата волками, постоянно беспокоящими стада кочевников, лисицами и хорьками; как редкость порою наблюдаются низкий китайский барс и пятнистый леопард, заходящие, вероятно, с северо-запада – с более высоких скалистых частей Монгольского Алтая.

Тринадцатого июля лагерь экспедиции снялся с последней более или менее длительной стоянки в горах с тем, чтобы уже до самой Урги следовать форсированными переходами, ежедневно покрывая от тридцати пяти до сорока верст. По выходе из Дунду-сайхана, перед нами открылась волнообразная равнина, усыпанная то мелким песчано-каменистым продуктом разрушения горных пород, то крупными, обточенными дождями и ветром обломками гранита, среди которого изредка встречались и ноздреватые куски лавы.

Далеко на севере темнели зубчатые вершины печального, оголенного Дэлгэр-хангая, а вблизи на северо-востоке блестела под лучами утреннего солнца поверхность болотистого озерка Бомботэн-нор, появляющегося лишь в период сильных дождей.

Повсюду кругом росли низкорослые кустарнички-караганы, по руслам над дэрэсуном одиноко вздымались жалкие тограки, а по пологим откосам холмов расстилалась луговая растительность, состоящая преимущественно из пожелтелого кипца[355]. Лошади[356] ступали ходко и быстро перегоняли медлительных, сосредоточенных верблюдов. Продвинешься, бывало, далеко вперед, выберешь местечко с хорошим кормом, отпустишь коней попастись, а сам вооружишься биноклем и подолгу лежишь на земле, наблюдая за жизнью природы. Вблизи бегают и взлетают жаворонки (Psoudalaudula pispoletta seebohmi [Calandrella rufescens], Otocorys brandti brandti [Eromofhila alpestris Brandtii), кое-где по вершинкам темнеют отдыхающие хищники: сарычи, соколы и реже орлы. Вот из-за холма выпрыгнул заяц, сел, насторожив ушки, и внимательно поглядывает в мою сторону. Где-то невдалеке просвистела пищуха. Доверчивая любопытная ящерица, не чуя опасности, взобралась на край моей одежды и греется на солнце. А вот несколько поодаль и парочка антилоп харасульт, мирно пощипывающих зелень. В бинокль ясно видно наивное выражение любопытства в глазах и напряженное внимание во всей фигуре. При первом подозрительном шорохе мать сразу настораживается и, подняв головку, слегка всхрапывает, пристально всматриваясь в человека; еще секунда – и обе антилопы, вытянувшись во всю длину, стремительными прыжками уносятся в притихшую, кажущуюся беспредельной равнину.

Чем дальше мы продвигались на север, тем приветливее становилась местность – каменистая пустыня сменялась степью, которая довольно обильно населена номадами; почти каждый колодец являлся маленьким центром, вокруг которого группировались кочевники со своими стадами; колодезная вода вблизи монгольского стойбища всегда отличалась отвратительным запахом, так как никто не заботился о ее чистоте, и скот, утолив жажду, нередко оставался пастись или стоять тут же рядом, загрязняя все окружающее своими нечистотами.

Вместе со степной растительностью с каждым днем увеличивалось количество степных животных обитателей; оригинальные любопытные тарабаганы то и дело посвистывали, поднимаясь на задних лапках и обозревая безлюдную равнину. Дрофы целыми табунками кормились там и сям, а антилопы цаган-цзере (Antilope gutturosa) и боро-цзере (Antilope subgutturosa) по-прежнему ласкали взгляд путешественника[357].

Восточный горизонт суживался высокою стеною гор Ара-уртэ, сложенных из красноватых пород, преимущественно гранита; скалы, пики и обрывы темными пятнами выделялись среди лугов, пышным ковром сбегавших по отлогим склонам хребта и по берегам двух могучих ручьев: Бага-атацик и Ихэ-атацик.

Перевалив высоту Гангэн-дабан, абсолютно поднятую около 5485 футов [1671 м], караван спустился в долину Бугук-гола, а там с одного из второстепенных кряжей наконец открылся и вид на давно знакомую и давно желанную реку Толу, блестевшую на солнце серой сталью.

Вот показалась вдали и Урга.

Темный величественный массив Богдо-ула дремал, закутавшись в синюю дымку; кровли храмов монгольского молитвенного центра горели под прощальными лучами заходившего дневного светила, а субурганы белели яркими светлыми точками. Стада баранов мирно и не торопясь возвращались с пастбищ к себе домой, где-то далеко-далеко слышалось хлопанье бича. Воздух застыл в чуткой тишине, и усталые путники не нарушали всеобщего покоя своими голосами. Они остановились, как очарованные, с благоговением всматриваясь в неясные очертания столицы Монголии и с облегчением сознавали, что трудное путешествие окончено!

Невольно вспомнился светлый образ Пржевальского, дважды пережившего на этих самых высотах чувства восторга и радости при возвращении на родину. Как тогда, так и теперь обстановка круто изменилась. Наш быт – быт номада – оставался позади; родное европейское чувствовалось уже недалеко. Сильное волнение овладевало всеми нами.

Ввиду высокой воды в Толе, мы решили переночевать здесь, чтобы с зарей следующего дня – двадцать шестого июля – успешнее пройти последние шаги.

Летняя ночь скоро покрыла землю. Прозрачное небо ярко заблестело звездами. Лагерь утих, только изредка слышались голоса мирно переговаривавшихся спутников о том, «что день грядущий нам готовит?.»

Что касается лично меня, то я долго-долго не мог сомкнуть глаз. Воображение рисовало Амдо, Лавран, Куку-нор, Хара-Хото. Как живые, проносились передо мною образы характерных представителей Монголии, Китая, Тибета. Минуты расставания с Далай-ламой бодрили дух, крепили тело и вливали струю сознания о возможности нового последнего путешествия – путешествия, в которое я должен выполнить последний из заветов моего великого и дорогого учителя.