проникновенен «Пейзаж с рекой в лунную ночь» (ок. 1811), передающий взволнованно-тревожное, взыскующее умиротворения состояние художника. Возникает довольно сумрачный рисунок на коричневой бумаге и с мелом, высветляющим небо и реку (бумага коричневая, тушь, перо, итал. кар., мел, ГТГ). Отдаленный храм, освещенные лунным светом река и часть неба, красиво изогнутое дерево, резными листьями напоминающее клен, – все это создает настроение молитвенной тишины, обращенности к универсуму. Пожалуй, впервые в творчестве художника с такой силой зазвучали любимые романтиками метафизические мотивы, возникло внимание к таинственной ночной природе, созвучной «ночной» стороне души.
Василий Жуковский несколько позже тоже молил ночь принести душе успокоение:
Своим миротворным явленьем,Своим усыпительным пеньемТомимую душу тоской,Как матерь дитя, успокой.Ночь. 1823
Подобные призывы слышны и в пейзажном рисунке Кипренского. Эти свои ночные «томления», как ни странно, он припомнит в Италии, создав серию картин в ночном пейзаже.
Тверское уединение дало стимул и для новых размышлений, и для новых надежд, и для новой грусти. Здесь завязались очень важные для его будущего знакомства. Оно также показало некую «теневую» сторону высшего света, чтобы художник не слишком обольщался. Надежды на великую княгиню Екатерину Павловну не оправдались. Пенсиона для поездки в Италию он не получил.
Ему поможет наиболее «чувствительная» из царской фамилии – Елизавета Алексеевна. Она и станет его «ангелом-хранителем», а «вечное дитя» Орест невероятно в нем нуждался. Императрицу он изобразит пером в виде женственного ангела («Ангел-хранитель», 1813) [66]. А вот большой ее портрет, над которым он работал в Царском Селе летом 1813 года (тогда же, когда и над портретом Натальи Кочубей), неизвестен. Был ли написан художником? Неясно. Впрочем, в описи вещей, оставшихся после его смерти, значится незаконченный («подмалеванный») портрет императрицы Елизаветы Алексеевны, написанный с натуры и оставленный в Академии художеств [67]. О работе над портретом императрицы художник сообщает все тому же тверскому приятелю Александру Бакунину: «Все лето жил я в Царском Селе – во дворце. Имел счастие рисовать портреты беспримерной доброты Императрицы Елисаветы Алексеевны и всех Ее окружающих; меня полюбили, а Государыне Самой угодно было меня послать в чужие краи от Своего Имени» [68]. Но, как мы знаем, фортуна Кипренского долго испытывала. И тут все получилось не сразу, а только через несколько лет.
А что же произошло с великой княгиней Екатериной Павловной? Ее ждала бурная, но короткая жизнь. Вскоре после смерти принца Георга она выйдет замуж за другого своего двоюродного брата и станет королевой Вюртембергской. Умрет от простуды в расцвете лет, и на ее смерть тот же Василий Жуковский откликнется скорбной элегией…
А Орест Кипренский весной 1812 года, после трехлетнего отсутствия, повзрослевший, но и поюневший, полный надежд, но и растерявший последние надежды – с романтиками такое бывает, – возвращается в Петербург. Закончилось его относительно тихое, грустно-радостное тверское уединение.
Глава 6. Вокруг Олениных
Орест задумал сделать новый рисунок с Кости Батюшкова. Дело происходило в Приютине, загородном поместье Олениных, где они оба летом 1815 года гостили.
Костя только вернулся из своего третьего затянувшегося военного похода. Трудно было представить, что этот невысокий молодой человек (он был ниже Ореста) хрупкого сложения (в «Арзмасе» его прозвище Ахилл произносили: «Ах, хил!») уже столько повидал на своем веку. Был тяжело ранен под Гейдельбергом в первых и неудачных походах российской армии против Наполеона (Николай Гнедич как-то показал Оресту письмецо Кости, датированное 1807 годом, где тот нарисовал себя скачущим на костылях, с задранной назад больной ногой), потом участвовал в войне со Швецией…
Мысли Ореста как-то сами собой перенеслись от Кости Батюшкова к Алексею Оленину – хозяину Приютина и доброму знакомому их обоих. Костя знал его еще до своего знакомства с Кипренским. Оленин Косте протежировал. Взял его на должность помощника хранителя манускриптов в Петербургскую публичную библиотеку, где был директором. Место не хлопотное, зато вокруг все знакомые, «приютинские». Тут и баснописец Иван Крылов (Орест будет его писать и рисовать, и в его библиотеке, переезжающей из Петербурга в Италию и затем снова в Петербург, найдется место и для «Басен Крылова» [69]). Тут и одноглазый Николай Гнедич – переводчик гомеровской «Илиады». (И его Кипренский запечатлеет в профильном портрете.) Все эти люди постоянно встречались не только на службе, но и в Приютине, у гостеприимного Оленина.
Орест представил низенькую подвижную фигурку Оленина, его некрасивое, но живое лицо. Оленин увлекался археологией и древностями, а по образованию был артиллерийским офицером. Тоже, в сущности, дилетант. Но с большими амбициями, да и с несомненными познаниями. Даже Николай Гнедич прислушивался к его советам по части эллинистических древностей.
В 1813 году Орест нарисует хозяина Приютина в дни его пятидесятилетия. Нельзя сказать, что льстит. Небольшая полуфигурка повернувшегося в профиль Оленина напоминает нахохлившегося воробушка. Но лицо исполнено энергии, которую подчеркивают широкие карандашные штрихи за круглящейся спинкой кресла. Рисунок кажется экспромтом.
Супруга Оленина, Елизавета Марковна, изображена тогда же совсем в другой манере – словно сошла со старинных портретов «времен очаковских и покоренья Крыма», что, должно быть, вполне соответствовало ее художественным вкусам. Портрет подробный, статичный и скучноватый. Самый живой и вдохновенный портрет достался сыну Олениных – Пете. Орест его и впрямь любил, любовался молодым Олениным, чудом вернувшимся с войны живым. Из всех рисунков этого времени, запечатлевших «героев войны», а это и братья Ланские, и Алексей Томилов, – портрет Петра Оленина отличается какой-то особой монументальностью, словно его герой изображен не только вне тревог войны, но и вне суеты обыденной жизни. И еще этот выполненный пастелью и итальянским карандашом портрет изысканно красив. Сияющее юношеское лицо выделено на оливково-зеленом фоне. Военная форма – фуражка и шинель – более темного оттенка. Светятся золотой аксельбант и пуговицы мундира, перекликаясь со свечением задумчивого ясного лица…
И как же судьба всех их объединила – Костю, Алексея Оленина, Петю и его, Ореста, который всех их запечатлел!
Орест вспомнил совершенно невероятную историю, рассказанную Костей несколько лет назад, в тяжелом военном 1812 году. Батюшков тогда вывез свою овдовевшую тетушку Екатерину Муравьеву с двумя сыновьями из Москвы, которую русские войска намеревались сдать. Он отвез их в Нижний Новгород и там в каком-то случайном госпитале увидел тяжелораненого Петю, поручика Семеновского полка. Тот был ранен под Бородином. Петя-то ранен, а его старший брат Николай, служивший в том же полку, убит.
И чего не сделает родительская любовь! Как Алексей Оленин в те страшные военные дни добрался до Нижнего Новгорода, неизвестно. Но добрался! Подбодрил сына, привез ему домашних пирогов. И уж как был рад встретить в Нижнем Костиньку. Тот проводил старика Оленина в коляске до Твери. И на обратном пути увидел сгоревшую Москву, оставленную теперь уже
