сегодня на яр с барыней.
Татьяна Фёдоровна промолчала.
До обеда день был чудесный, но к вечеру поползли тучи и разразилась страшная гроза. Ветер ломал деревья. Дождь сильными струями хлестал по окнам. И тут с Оки раздались крики:
– Тонут! Помогите! Тонут!
– Господи, спаси его, батюшка Николай Угодник! – вырвалось у Татьяны Фёдоровны, и она побежала к реке.
Вернулась успокоенная: на переправе сорвался с тросов паром, но людей на нём не было. Сергей пришёл домой поздно ночью и через день-два отразил свои приключения в следующих поэтических строках:
Не напрасно дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тихим светом
Напоил мои глаза.
С чьей-то ласковости вешней
Отгрустил я в синей мгле
О прекрасной, но нездешней,
Неразгаданной земле…
В творческом плане ветры дули в благоприятном направлении. 19–20 июня Есенин написал небольшую поэму «Отчарь», а в последующие дни – стихотворения «О Русь, взмахни крылами…», «Певущий зов» и «Товарищ».
Весной следующего года Сергей Александрович опять был в родном селе. Приехал в неурочное время – мужики делили барское владение. Есенину удалось удержать односельчан от крайностей. Совсем некстати он заболел. В Москву возвращался вместе с Кашиной. С неделю провалялся в её московской квартире. После выздоровления посвятил Лидии Ивановне стихотворение «Зелёная причёска», а события в Константинове отразил в своей лучшей поэме «Анна Снегина».
Поэма была написана прямо-таки молниеносно, но обдумывал её поэт не один день и не один месяц. Воспоминания о былом всколыхнули в памяти годы юности с прекрасной девушкой в белом и вызвали к жизни ещё один лирический шедевр:
Не у всякого есть свой близкий,
Но она мне как песня была…
Последний раз Есенин и Кашина виделись в сентябре 1923 года, после возвращения Сергея Александровича из-за границы. Их встреча проходила в кафе «Стойло Пегаса». Её невольной свидетельницей стала Надя Вольпин.
«Прихожу, как условились, – вспоминала она. – Останавливаюсь в дверях. Он стоит под самой эстрадой с незнакомой мне женщиной. С виду ей изрядно за тридцать, ближе к сорока. Несомненно провинциалка. По общему облику – сельская учительница. Тускло-русые волосы приспущены на лоб и уши. Лицо чуть скуластое, волевое. Нос с горбинкой, не восточный, а чисто славянский. Рот, пожалуй, средний. Повыше меня, но значительно ниже собеседника. Так что говорит она с ним, несколько вскинув голову. Чем-то крайне недовольна.
Слов я издалека не слышу, но тон сердитой отповеди. Почти злобы. На чём-то настаивает. Требует. Есенин с видом спокойной скуки всё от себя отстраняет. Уверенно и непреложно. Мне неловко: точно я случайно подглядела сцену между любовниками.
Л. Кашина
Есенин подаёт мне знак подождать. Но с гостьей не знакомит. Женщина удалилась, бросив: “Ну что ж! Я ухожу!” Даже не кивнула на прощанье.
– Кто такая?
– Так, одна… из наших мест.
– Землячка?
– Ну да.
И у меня мелькнуло имя: Лидия Кашина!»
…Да, расставание с бывшей музой было весьма прозаично и очень далеко от тех вдохновенных чувств, которые были навеяны поэту воспоминаниями былого при работе над поэмой «Анна Снегина»:
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Состарившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далёкие, милые были.
Тот образ во мне не угас…
Стихотворения, связанные с Л.И. Кашиной
Не напрасно дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тихим светом
Напоил мои глаза.
С чьей-то ласковости вешней
Отгрустил я в синей мгле
О прекрасной, но нездешней,
Неразгаданной земле.
Не гнетёт немая млечность,
Не тревожит звёздный страх.
Полюбил я мир и вечность,
Как родительский очаг.
Всё в них благостно и свято,
Всё тревожное светло.
Плещет рдяный мак заката
На озёрное стекло.
И невольно в море хлеба
Рвётся образ с языка:
Отелившееся небо
Лижет красного телка.
1917
Зелёная причёска,
Девическая грудь,
О тонкая берёзка,
Что загляделась в пруд?
Что шепчет тебе ветер?
О чём звенит песок?
Иль хочешь в косы-ветви
Ты лунный гребешок?
Открой, открой мне тайну
Твоих древесных дум,
Я полюбил печальный
Твой предосенний шум.
И мне в ответ берёзка:
«О любопытный друг,
Сегодня ночью звёздной
Здесь слёзы лил пастух.
Луна стелила тени,
Сияли зеленя.
За голые колени
Он обнимал меня.
И так, вдохнувши глубко,
Сказал под звон ветвей:
“Прощай, моя голубка,
До новых журавлей”».
1918
Снова выплыли годы из мрака
И шумят, как ромашковый луг.
Мне припомнилась нынче собака,
Что была моей юности друг.
Нынче юность моя отшумела,
Как подгнивший под окнами клён,
Но припомнил я девушку в белом,
Для которой был пёс почтальон.
Не у всякого есть свой близкий,
Но она мне как песня была,
Потому что мои записки
Из ошейника пса не брала.
Никогда она их не читала,
И мой почерк ей был незнаком,
Но о чём-то подолгу мечтала
У калины за жёлтым прудом.
Я страдал… Я хотел ответа…
Не дождался… уехал… И вот
Через годы… известным поэтом
Снова здесь, у родимых ворот.
Та собака давно околела,
Но в ту ж масть, что с отливом в синь,
С лаем ливисто ошалелым
Меня встрел молодой её сын.
Мать честная! И как же схожи!
Снова
