Добавим к этому, что изделия Охтинской суконной фабрики в 1829 г. на выставке в Петербурге удостоены были золотой медали. Далее автор пишет: «Сама по себе мысль Государя вполне основательна, а само предприятие являлось бы, безусловно, выгодным, но требовалось, чтобы во главе его стоял делец, ведущий все тонкости коммерческого дела, а этого-то и не доставало. Дед мой был человек прямой, в душе военный, весьма для этого времени образованный и говоривший свободно на нескольких европейских языках, но он не был человеком коммерческим, страдал излишней доверчивостью и имел самое поверхностное понятие о ведении обширного торгового предприятия, требующего от лица, поставленного в его главе, не только глубоких познаний, но в то же время и известной эластичности совести, необходимой особенно для ведения дела с казной. Назначенный личным доверием Государя стать во главе Корпуса внутренней стражи…, мой дед Евграф Федотович не мог считать достойным своего звания раздавать интендантству взятки, сопутствовавшие обыкновенно всякую казенную поставку. В этом мне самому пришлось убедиться при виде негодных сухарей и гнилой капусты, принимаемых интендантскими чиновниками и доставляемых нашим солдатам, героям Плевны и Шипки, во время Турецкой кампании 1877–78 гг.»
Охтенская часть С-Петербурга, где находились суконная фабрика Е. Ф. Комаровского и названный его именем переулок (первая треть XIX века)
Далее автор пишет, что дед его доверял людям «всего чаще из желания им помочь и их пристроить», но его обманывали, злоупотребляя оказанным им доверием. «В то время как Евграф Федотович жил при дворе, противодействуя, насколько мог, интригам Аракчеева, фабрика его приходила в упадок и целые состояния управляющих возникали на развалинах этого полезного, но неудавшегося предприятия», и потому, как утверждает автор Записок, «удаление Евграфа Федотовича на покой было вызвано отчасти расстройством его имущественных дел». Когда он умер в г. Орле в 1843 г., крестьяне Городища и окрестных деревень «по собственному почину явились за 35 верст в город и на руках отнесли его тело в Городище, где он похоронен в построенной им кладбищенской церкви».
Памятная доска установлена на школе поселка Городище
После смерти Комаровского Николай I учредил над всем его имуществом «высочайшее попечительство», поскольку основные долги относились к казне. Даже после продажи домовладений в Москве и Петербурге оставалось еще более 2 млн руб. долга.
В чем же заключались интриги графа Аракчеева, которые могли так повлиять на командира ОКВС, что вынудили его уйти в отставку? Об этом ничего конкретного в мемуарах Комаровских нет. О чем-то они умалчивают, хотя и содержат отдельные намеки. Обнаруженные в Российском государственном военно-историческом архиве документы позволяют значительно приблизиться к раскрытию подлинных причин конца столь блистательно начатой и не менее удачно продолженной военной карьеры Е. Ф. Комаровского. У него, человека обходительного, осмотрительного и умного, действительно не складывались отношения с Аракчеевым, ни у кого почти, кроме императоров, не вызывавшего чувства симпатии.
Но это еще не причина для ухода со службы, хотя влиятельный царедворец мог в утрированном виде преподнести государю положение в ОКВС и действия его командира. Некоторый свет на этот вопрос проливает следующее письмо Комаровского Николаю I от 17 ноября 1827 г.:
«Всемилостивейший Государь.
Пораженный гневом Вашего Императорского Величества, лишенный счастия Вас видеть, дерзаю пасть к стопам милосердного монарха. Зная, Ваше, Государь, правосудие, я [чувствую], что мог навлечь на себя гнев Вашего Величества не иным чем, как беспорядками, оказывающимися в Корпусе внутренней стражи, которым семнадцатый год командую. Я был бы свыше всякого выражения дерзновенен и поступил бы даже против совести, если бы осмелился сказать, что беспорядки в нем не существуют. Но благоволите, Всемилостивейший Государь, с обыкновенною Вашею прозорливостью вникнуть в причины, от коих они происходят. Сей корпус, расположенный по пространству всей России, кроме Сибири, учрежденный для соблюдения общественного спокойствия и для доставления места воинам, лишившимся силы служить в поле, пополняется штаб- и обер-офицерами не заслуженными, раненными и изможденными на службе, но людьми большею частию молодыми, кои могли бы еще служить в армии, но не терпимы в оной по своей нравственности, или худшими из произведенных в офицеры за выслугу лет, ибо хорошие из них оставляются в тех же полках, в каких служили. Таковые-то штаб- и обер-офицеры определяются не только в батальоны, но и в уездные, этапные и прочие инвалидные команды, коих числом до шести сот, и в коих, за неимением лучших офицеров, они делаются отдельными начальниками, не имея при этом никакой прислуги, ни казенной, ни собственной; они впадают в преступления употреблением нижних чинов в собственные работы. При таковом составе корпуса я постоянно употреблял все зависящие от меня способы к сохранению в нем возможного порядка и устройства: поощрение хороших, строгий надзор, неупустительное наказание проступков. Смею сказать, что ничего пренебрежено не было. Некоторые, хотя по числу всего корпуса, конечно, немногие, удостоены были Всемилостивейших награждений, как от блаженной памяти Государя Императора, так и от Вашего Императорского Величества. Всем инвалидным командам делается по шести смотров в год, два раза командирами инвалидных команд, один раз батальонными, два — бригадными и один — окружными генералами, сверх того я почти ежегодно осматриваю лично во всей подробности, сколько по расстоянию и по множеству их можно успеть, батальонов и команд; дабы иметь батальонных командиров, сколько можно хороших, о назначении их представляются мною не иначе, как по испытании их в познании службы и способностях; ни одно беззаконное действие и злоупотребление, которые только открыть была возможность, не было оставлено без преследования и соразмерного наказания, о чем свидетельствует множество военно-судебных дел, из корпусного штаба в Аудиторский департамент поступающих.
Все сии меры и старания, по изложенной мною причине, не были, однако, достаточны, чтобы ввести и сохранить в Корпусе внутренней стражи то устройство, которого желать надлежало, чрез что я ввергнут ныне в самое ужасное положение, какое только вообразить себе можно.
Одушевлен же будучи ревностию к службе Вашего Императорского Величества и желая посвятить оной все дни моей жизни, в полном уповании на Ваше правосудие и милосердие беру смелость, Всемилостивейший Государь, всеподданнейше просить о перемене моего назначения и о употреблении меня по такой части, которую Вашему Императорскому Величеству избрать будет благоугодно.
