Я предложил другой вариант: подождать один год. Как я полагал, мой контракт с «Фоджей» был заключен в Москве по формуле «два плюс два». Это значит, по истечении следующего сезона я мог по собственному желанию уйти из клуба, и тогда «Интеру» пришлось бы заплатить «Фодже» значительно меньшую сумму, которая рассчитывалась по действовавшим тогда параметрам для игроков, чьи контракты закончились (учтите, все это происходило до знаменитого «дела Босмана», полностью изменившего систему работы футбольного трансферного рынка).
Вот тут-то и выяснилось, что в Москве меня обвели вокруг пальца: Пеллегрини при мне позвонил в «Фоджу», и директор клуба сказал ему, что я ошибаюсь и что на самом деле мой контракт заключен полностью на четыре года. Значит, свободу выбора я мог обрести только через три сезона. «Фоджа» старательно толкала меня в объятия «Интера».
В общем, довольно быстро мы достигли договоренности. Да иначе, пожалуй, быть и не могло. Во-первых, Пеллегрини и Боски знали массу способов укатать такого молодого и зеленого игрока, как я, а во-вторых, меня и укатывать-то особой нужды не было. Хотел ли я играть в «Интере» — знаменитом на весь мир клубе с богатейшей историей? Конечно, да. Были ли у меня причины не соглашаться на его условия? Конечно, нет: условия контракта, на которых мы остановились, были очень хорошие. Я считал, что провел переговоры удачно, хотя теперь понимаю, что положение, в котором я тогда находился, при грамотной постановке позволяло мне, никуда не торопясь, диктовать свои условия и сумма контракта могла быть выше. Но мог ли я в той деликатной и необычной для себя ситуации разобраться сам? Как я уже сказал, условия эти были значительно лучше, чем в «Фодже». К тому же согласие президента несколько увеличить мою будущую зарплату сделало меня счастливым от мысли о том, что мне удалось успешно провести переговоры и отчасти настоять на своем. Хотя теперь я понимаю, что сумма, с которой он начал переговоры, была изначально занижена именно с таким расчетом.
* * *
Самое время сказать о том, что за столом во время ужина и переговоров нас было не трое, а четверо: в беседе с синьорами Пеллегрини и Боски принимал участие человек, представлявший мои интересы, то есть считавшийся моим прокуратором. Именно считавшийся, ибо на самом деле он и близко не был похож на настоящего прокуратора. Да и в беседе, если честно, толком не участвовал, вымолвив за весь вечер от силы десяток слов.
Обычно я не называю имен людей, о которых приходится отзываться нелестно. И в данном случае буду придерживаться этого правила.
В прошлом футболист тбилисского «Динамо» и ленинградского «Зенита», он долго жил и работал в Италии и на протяжении многих лет помогал приезжавшим в эту страну советским командам, выполняя функции переводчика и решая постоянно возникающие мелкие бытовые проблемы. Я был знаком с ним еще до приезда в «Фоджу»: мы встречались во время моих поездок со «Спартаком» в Бергамо на матч с «Аталантой» в Кубке УЕФА и со сборной на чемпионат мира 1990 года.
Когда же я оказался в Фодже, знакомые напомнили мне об этом человеке и посоветовали связаться с ним, поскольку мне, не знавшему тогда ни итальянского языка, ни новой для меня жизни, была необходима помощь буквально во всем.
На первых порах он был очень полезен: организовывал мои поездки за границу — домой и на матчи сборной, оформлял визы, провожал и встречал в аэропорту, попутно давал ценные советы в обыденной жизни, подсказывал, что и как сделать. В общем, был отличным администратором.
Если бы этим и ограничивалось наше сотрудничество, думаю, я бы сохранил об этом человеке вполне приятные воспоминания. Но, увы, он взял на себя и обязанности прокуратора, а это, надо признать, ничего хорошего мне не принесло.
Администратор и прокуратор — две совершенно разные должности. Одно дело — встречать человека в аэропорту, и совсем другое — решать его судьбу, организовывая переход из клуба в клуб. Настоящий прокуратор, как я со временем понял, — это профессионал высочайшего класса, прекрасно знающий законы, ориентирующийся в футбольном бизнесе, разбирающийся в финансовых вопросах. От него не требуется постоянного участия в жизни игрока — порой бывает достаточно включиться в работу один раз за три или четыре года и организовать своему клиенту такой контракт, который позволит ему (а вернее, им обоим, ибо заработок прокуратора напрямую зависит от заработка футболиста) спокойно жить последующие несколько лет. Это может быть контракт не только с клубом, но и с различными спонсорами — скажем, на рекламу бутс.
Во всем этом он оказался некомпетентен, что, впрочем, и не удивительно: люди, со временем становящиеся высококлассными прокураторами, очень долго осваивают свою будущую профессию, изучают различные науки и проходят тестирование, чтобы получить соответствующую лицензию (у этого человека этой лицензии не было, но я в то время понятия не имел, что она необходима). Футбол, особенно в Италии, давно стал серьезнейшим бизнесом, и сегодня в нем не может преуспеть неквалифицированный самоучка.
Он получал от меня вознаграждение, ничуть не уступающее тому, какое потребовал бы классный прокуратор, но при этом не приносил никакой пользы (бытовые вопросы не в счет), а, скорее, наоборот, вредил. Прокуратором должен быть человек, умеющий достойно представить своего клиента в глазах прессы, на переговорах с руководителями клубов и во многих других важных ситуациях. Этого, к сожалению, от него ждать не приходилось. Он был совершенно незнаком с итальянским футбольным миром, а потому для него встреча, скажем, с президентом «Интера» явилась таким же необычным событием, как и для меня. Неудивительно, что от смущения он за весь вечер, проведенный в доме Пеллегрини, не сумел выдавить из себя хоть несколько слов. Настоящий же прокуратор беседует с акулами футбольного бизнеса на равных, его не смутишь громкими именами, а потому он всегда способен спокойно и профессионально провести переговоры и отстоять интересы своего клиента.
Да, я совершил большую ошибку, доверив свою судьбу этому человеку. Но мог ли я избежать этой ошибки? Я не знал языка, не был ни с кем знаком, не мог ни у кого спросить совета. В первые месяцы в Италии он был соломинкой, за которую я ухватился в надежде не сгинуть в водовороте совершенно незнакомой жизни.
Первая мысль о том, что я связался не с тем, с кем следовало, посетила меня через несколько месяцев, когда я начал осваивать итальянский язык. По мере того как росли мои знания, я все больше убеждался в том, что он говорит по-итальянски весьма посредственно. Иногда, слушая его, я содрогался при мысли о том, что такой человек представляет меня в глазах общественности.
