Выехав из Швецингена, нашим путешественникам, конечно, не терпелось поскорее добраться до этой Мекки немецкой музыки, но тем не менее они остановились в Гейдельберге, чтобы осмотреть замок, а в его подвалах увидеть знаменитую Большую Бочку, вмещавшую уж я и не знаю сколько литров вина. В путевом дневнике Леопольда нет никаких эстетических оценок этого замка, одного из самых замечательных шедевров немецкого Ренессанса. Оставив багаж в гостинице Три короля, они направились в церковь Св. Духа, где Вольфганг, разумеется, не преминул сразу же усесться за орган. Тех, кому посчастливилось его слушать, охватило такое волнение, что они пожелали закрепить это навеки в хвалебной записи о визите проездом удивительного ребенка. К сожалению, эта запись исчезла [7], когда церковь вместе с органом была передана ордену иезуитов. Багаж Моцартов пополнился превосходным клавесином, купленным в Аугсбурге, так что Наннерль и Вольферль могли ежедневно продолжать свои упражнения, отводя для этого каждый час досуга. Не следует, однако, думать, что между детьми всегда царило полное согласие. Едва расположившись в очередной гостинице, Наннерль и ее брат наперебой устремлялись к клавесину, из-за чего возникали мелкие ссоры. В течение всего путешествия мальчик неустанно записывал на скорую руку все новые и новые сочинения. Он так к этому привык, что в дальнейшем, по пути в Италию, приспособил к дверке экипажа нечто вроде пюпитра, на котором писал с таким же, как ему казалось, комфортом, что и в своей комнате. А мимо мелькали картины природы, города.
Что думал Вольфганг о пейзажах и городах, через которые они проезжали? Он, несомненно, смотрел на них глазами отца. К тому же внешний мир был ему почти безразличен, настолько он был погружен в свою собственную внутреннюю жизнь. Не будем, однако, забывать, что ему было всего семь лет и кроме музыки, имевшей для него главное значение, его занимали всякие дорожные происшествия, а также кошки и собаки, с которыми он играл в гостиницах. Он всегда безумно любил животных. Отсутствие канареек и особенно щенка Пимперля временами погружало его в меланхолию.
Франкфурт был торговым городом, обогатившимся за счет своей знаменитой ярмарки, на которую съезжались люди со всей Европы и даже из России, а франкфуртцы в свою очередь отправляли свои товары на не менее знаменитую Нижегородскую ярмарку. Можно было ожидать, что приезд вундеркинда не останется незамеченным и что в отцовскую кассу поступит значительный доход. Леопольд был наделен талантом организации рекламы, который блестяще проявлялся в объявлениях, печатавшихся им в местных газетах. Сохранился текст одного из таких анонсов, составленный, видимо, самим Леопольдом в выражениях, способных собрать многочисленную аудиторию: «Всеобщее восхищение, которое пробудили в умах всех слушателей поразительные способности двоих детей г-на Леопольда Моцарта, капельмейстера князя Зальцбургского, достигло высшей точки во время трех исполнений этого концерта, который предполагалось дать здесь только один раз. Это всеобщее восхищение, а также желание, высказанное как различными крупными знатоками музыки, так и любителями, стали причиной того, что сегодня, 30 августа, в Шарфриш-зале в Либфраунберге, в шесть часов вечера будет дан последний концерт, в котором двенадцатилетняя девочка и мальчик семи лет будут играть не только концерты да клавесине или на фортепьяно, но первая будет играть даже самые трудные отрывки из произведений величайших мастеров, а мальчик сыграет также скрипичный концерт, будет аккомпанировать симфонии на клавире с полностью закрытой тканью клавиатурой и будет играть на этой ткани так, как если бы перед глазами была открытая клавиатура. Кроме того, он издали безошибочно назовет все ноты и аккорды, сыгранные на клавире или же на любом другом инструменте, включая колокола, бокалы, часы и т. п. Наконец, он будет импровизировать, и не только на клавире, но и на органе, столько, сколько его пожелают слушать, в любых тональностях, даже самых трудных, которые ему укажут, чтобы показать, что он знает, как надо играть на органе, а это совсем другое дело, чем на клавире. Каждый уплатит за вход один талер. Билеты можно приобрести в гостинице Золотой Лев».
Можно себе представить, что эффект такой рекламы был очень большим. Случилось так, что среди слушателей концерта оказался один юноша, внук бургомистра, который писал стихи и которого могло бы ожидать блестящее будущее, не свяжись он с дурной компанией. Действительно, у него была связь с какой-то молодой работницей, с которой он проводил вечера, а иногда и ночи до утра по тавернам, в обществе подозрительных молодых людей: то ли шулеров, то ли шантажистов, во всяком случае то были люди, находившиеся под влиянием подобных личностей. Этого отпрыска порядочной буржуазной семьи, дожившего до того, что о нем стали дурно отзываться, но наделенного выдающимися литературными способностями, звали Вольфганг Гёте. В своих воспоминаниях, которые он напишет много лет спустя после того, как Моцарт покинет этот мир, где едва успел занять свое место, обращаясь к годам своей бесшабашной юности, Гёте вспомнит о том, что видел этого маленького музыканта, такого очаровательного в своем красивом костюме и с крошечной шпагой.
Во Франкфурте Моцарты познакомились также с известным поэтом Виландом, с которым Вольфганг вновь встретился в Маннгейме, где давали оперу Альцеста, поставленную по его либретто. Вольфганг тогда набросал следующий забавный портрет: «Я нашел Виланда совсем не таким, каким его себе представлял. Прежде всего он поражает своей манерой говорить очень эмоционально; он, не отрывая глаз, смотрит на вас поверх лорнета с позиции жесткого педантизма, смешанного порой с дурацкой снисходительностью… Все словно скованы его присутствием, никто не шелохнется, все молчат, внимательно вслушиваясь в каждое слово, которого, к сожалению, приходится долго ждать, так как дефект речи вынуждает его говорить очень медленно: он не в состоянии произнести и полдюжины слов без долгой остановки… Лицо у него ужасно некрасивое, испещренное оспинами, с очень длинным носом. Ростом он чуть повыше папы…»
Дети бесконечно радовались тому, что в Кобленце все поднялись на борт парохода до Бонна. По этому случаю Леопольд рассказал им множество легенд, родившихся в замках и горах по берегам Рейна. Из Бонна они отправились в почтовой карете в Кёльн, куда прибыли вечером 28 сентября. Можно было подумать, что они спешили к знаменитому собору. Но ни архитектура, ни живопись, украшавшая приделы великолепного храма, не произвели впечатления на Леопольда. В его путевом дневнике, который он по-прежнему писал для Хагенауэра, упоминается только кафедра, с которой, если верить слухам, проповедовал Мартин Лютер. Ни слова нет в нем и о других церквах — Св. Апостолов, Св. Марии Капитолийской, Св. Гереона: люди XVIII века не замечали жемчужин романского искусства. Как, впрочем, и о пфальцской церкви в Экс-ля-Шапель, куда они приехали 30 сентября. Леопольд пишет лишь об ужасных дорогах да о дороговизне в отелях. К тому же он торопится, остановки становятся короче: он хочет провести три недели в Брюсселе, где детей обещал послушать правитель Нидерландов князь Карл Лотарингский, брат императора Франца I. Дороги в Бельгии превосходны, похожи на городские улицы (с облегчением замечает Леопольд), обсажены деревьями, как аллеи какого-нибудь сада. День в Льеже, ночь в Тирлемоне, несколько дневных часов в Лувене. Большой любитель фламандской живописи, Леопольд любуется «самыми драгоценными произведениями этих знаменитых мэтров», особенно Тайной вечерей, от созерцания которой едва оторвался… Наконец вечером 4 октября карета высадила путешественников перед подъездом отеля Англетер в Брюсселе, где Леопольда, как он надеялся, ждал самый большой успех,
