Ознакомительная версия.
В год, когда родилась Клеопатра, понтийский царь Митридат Великий предложил союз своему соседу, парфянскому царю[14]. Митридат уже давно посылал проклятья и ультиматумы Риму, который, как он чувствовал, вот-вот проглотит весь мир. Рим, предупреждал царь, источник неисчислимых бедствий, «ибо ни люди, ни бессмертные боги не остановят его в стремлении грабить и порабощать всех вокруг, друзей и союзников, далеких и близких, и любой, кто не захочет покориться, станет ему врагом». Разве это не повод объединиться? Митридата раздражала нерешительность отца Клеопатры Авлета. «Он платит золотом за мир», — издевательски замечал Митридат. Царь Египта мог сколько угодно думать, будто всех перехитрил, но на деле он лишь отсрочил свое падение. Римляне охотно тратили египетскую казну и не давали никаких гарантий. У них не было трепета перед царской властью; им случалось предавать даже ближайших союзников. Рим не остановится, пока не завоюет весь мир или сам не падет. Следующие почти двадцать лет Клеопатра могла наблюдать, как новая империя отщипывает куски от владений Птолемеев. Кирена, Крит, Сирия, Кипр… Царство, которое она унаследовала, было ненамного больше того, что досталось Птолемею Первому двести лет назад. Египет утратил «защитную линию» из лояльных земель. Теперь его окружали римские колонии.
Митридат справедливо полагал, что Египет обязан относительной свободой не столько золоту Авлета, сколько неурядицам в самом Риме. Когда Клеопатре было семь лет, Юлий Цезарь впервые поднял вопрос об аннексии, но богатство страны парадоксальным образом спасло ее независимость. В Сенате разгорелись яростные баталии. Ни одна фракция не желала уступать другой контроль над сказочно богатым царством, сокровища которого могли стать инструментом для уничтожения республики. Для римлян страна Клеопатры была источником постоянной головной боли; как выразился современный историк, «разорить жалко, аннексировать рискованно, влиять сложно». Заигрывания с Римом стоили Авлету бесчисленных унижений, свидетельницей которых становилась его маленькая дочь. Средиземноморские правители рассматривали город на западе как опору собственной власти и надежную гавань на случай, если эта власть пошатнется. За век до Клеопатры Птолемей Шестой прибыл в Рим одетый в лохмотья и поселился на чердаке. Царь пришел требовать правосудия. Он показал раны, которые нанес ему младший брат, прадедушка Клеопатры, тот, что расчленил собственного сына. Бесконечная тяжба очень скоро утомила римлян; в один прекрасный день Сенат и вовсе запретил принимать прошения от братьев. В конце концов дело все же как-то решилось. У Рима не было нужды в продуманной внешней политике. Богатого соседа, каким был Египет, без труда можно было превратить в благотворительный проект для поддержки собственных неимущих.
Немного позже и в еще более драматических обстоятельствах двоюродный дед Клеопатры разработал гениальную стратегию, чтобы обезопасить себя от интриг родного брата. После смерти Эургет Второй завещал свой престол Риму. Это завещание Дамокловым мечом повисло над головой Авлета, правителя не совсем легитимного и совсем не популярного в Александрии. Царь чувствовал себя на троне так неуверенно, что ему волей-неволей пришлось искать поддержки за морем. В результате он унизил себя перед римлянами и окончательно пал в глазах собственных подданных, которым очень не понравилось, что их государь пресмыкается перед чужеземцами. Между тем Авлет всего лишь последовал мудрому совету отца Александра Македонского: любую крепость можно взять, если пустить вперед осла, груженого золотом. Так он угодил в порочный круг. Чтобы снарядить своего осла, ему пришлось обложить египтян такими высокими податями, что купленная в Риме легитимность пошла насмарку.
Авлет всегда знал то, что Цезарю предстояло усвоить в сорок восьмом году: городскую толпу нельзя сбрасывать со счетов. Александрийцы были смекалисты и остроумны и не привыкли лезть за словом в карман. Знали толк в хорошей шутке. Обожали зрелища: недаром в городе было больше сотни театров. С этим народом определенно было лучше не связываться. Веселый нрав не отменял вкуса к интриге, не исключал любви к драке. Один путешественник описал александрийскую жизнь как «бесконечные метания от сладостной неги к звериной дикости, хоровод скоморохов, лазутчиков и убийц». Подданные Клеопатры не стеснялись стучать в дворцовые ворота, выкрикивая свои требования. Разжечь народный гнев было проще простого. Двести лет александрийцы свергали, изгоняли и убивали Птолемеев. Они вынудили прабабку Клеопатры отдать престол одному из сыновей, хотя она предпочитала другого. Они выгнали вон ее деда. Женоубийцу Птолемея Одиннадцатого вытащили из дворца и разорвали на куски. Египетская армия была, на римский взгляд, ничуть не лучше. Насколько Цезарь сумел разглядеть из дворцовых окон: «Этот сброд вынуждал царя расправляться с друзьями и приближенными, грабил дома богачей, осаждал дворец, требуя прибавки жалованья, а порой даже свергал одних правителей и сажал на трон других». Вот какие силы собрались на подступах к царским палатам, в которых укрылись они с Клеопатрой. Царица знала, что не пользуется народной любовью. Как египтяне относятся к римлянам, всем было давно известно. Когда Клеопатре было лет девять-десять, прибывший ко двору римский чиновник случайно убил кошку, которую в Египте почитали как священное животное.[15] Напрасно приближенный Авлета пытался урезонить толпу, бесновавшуюся под стенами дворца. За такое преступление египтянин был бы повинен смерти, но ведь для чужеземца можно сделать исключение! Однако спасти римского посла от обезумевшей толпы не удалось.
Авлет оставил дочери неспокойное царство. Чтобы угодить одной половине подданных, приходилось подавлять другую. За немилостью Рима могло последовать вторжение. Покорность Риму приводила к бунту в собственной столице (беднягу Авлета не любил никто, кроме Клеопатры, всю жизнь ревностно оберегавшей его память). Опасности подстерегали всюду. Вас могли сместить римляне, как это вышло с дядей царицы, правителем Кипра. Вас могла уничтожить — изгнать, задушить, отравить, расчленить — родная семья. Наконец, вы могли быть свергнуты разъяренной толпой (вариантов хватало. Царя из рода Птолемеев мог ненавидеть народ и обожать придворные; любимец народа мог снискать ненависть близких; тот, кого не желали знать александрийские греки, мог, как это произошло с Клеопатрой, сделаться героем в глазах египтян). Авлет, двадцать лет добивавшийся благосклонности Рима, с горьким изумлением обнаружил, что это время стоило бы потратить на то, чтобы угодить собственным гражданам. Когда царь решил не вмешиваться в кипрские дела, подданные потребовали у него либо пойти против захватчиков, либо приютить брата. Назревали волнения. Ведь это Александрия, чего же вы хотите! Авлет бежал в Рим и провел следующие три года, изыскивая пути, чтобы вернуться. Если бы не те события, Цезарь и Клеопатра могли бы вовсе не встретиться. В Риме царя ждал радушный прием, ибо очень немногие — Помпей и Цезарь были не в их числе — могли противостоять греку, дары приносящему. В ответ римляне щедро ссужали египтянина деньгами, а тот охотно их брал. Вместе с числом кредиторов Авлета росло число тех, кто готов был содействовать его возвращению в Египет.
Ознакомительная версия.
