«Эти жалкие бедняги были какими-то недоростками, их безобразные лица вымазаны белой краской, кожа грязная и засаленная, волосы спутаны, голоса неблагозвучны… едва можно поверить, что это наши ближние, живущие в одном мире с нами». Зато туземцы обнаружили отсутствующий у белых дар подражания. «Не следствие ли это более частого упражнения чувств и более обостренных ощущений у людей, пребывающих в диком состоянии, по сравнению с давно цивилизованными?» 23 января на шлюпках перебрались в бухту Уолва, где предполагалось основать миссию. Появилась семья Джемми: мать, две сестры, четыре брата. Построили три хижины, посадили овощи, за это время аборигены растащили половину продуктов. 27-го «Бигль» оставил миссию. Чарлзу затея не нравилась: миссионер Мэтьюз «эксцентричный» и «бестолковый», а Джемми совсем английский мальчик, жестоко оставлять его здесь. Фицрой тоже был невысокого мнения о Мэтьюзе, но уповал на силу Божьего слова.
Две шлюпки вернулись на корабль, две другие, где был и Чарлз, двинулись по каналу, названному «Биглем». Вошли в узкий пролив, сошли на берег, и тут рядом со шлюпками в воду грохнулась глыба льда, волны захлестнули суденышки, все кинулись их спасать — гибель шлюпок грозила смертью, ведь на «Бигле» не знали, где точно они находятся, да и в пролив бриг зайти не мог. Спасли. Фицрой распорядился дать проливу имя «Дарвин» и в дневнике объяснил почему: тот в числе первых бросился к шлюпкам, обнаружив сообразительность и отвагу. Дарвин, считавший себя «трусоватым», обо всем этом деле написал: «Холодно и мерзко… падение глыбы льда — великолепное зрелище». Бравада? Может быть, хотя запись, как и ту, о пуме, он делал для себя и не публиковал.
В миссию вернулись 6 февраля: все разграблено, огородик растоптан. Мэтьюз объявил, что едет домой. Несколько дней «Бигль» крутился неподалеку, с миссионером никто не разговаривал, Фицрой был в отчаянии, не мог решить, забрать своих туземцев или оставить. Еще раз подошли 12-го, увидели, что все починено. Пробыли несколько дней — вроде все в порядке. Только… «Бедный Джемми выглядел печальным и, конечно, хотел бы вернуться с нами». И все же Фицрой решил: Джемми остается. Из-за шторма больше недели торчали в заливе Доброго Успеха и лишь 1 марта достигли Фолклендов, архипелага в юго-западной части Атлантического океана. Пристали в заливе Беркли, городу Порт-Луи, только что отнятому у Аргентины, «Бигль» должен обеспечивать безопасность, пока не прибудет подкрепление. На берегу Чарлз вновь нашел окаменелые кости. Заметил, что они похожи на те, с Пунта-Альты, но не в точности. Живые растения и насекомые тоже были похожи, но не совсем. Ну, допустим, как-то перебрались с материка на архипелаг. Но почему тогда они различаются? Запись от 2 марта 1833 года: «Не является ли весьма большая схожесть насекомых и растений фактическим указанием на то, что здесь имеется более тесная связь, чем миграция?»
Из-за проволочек (не по своей вине — члены экспедиции не рассчитывали, что придется заниматься военными конфликтами и кого-то стеречь) «Бигль» не укладывался в сроки, Фицрой купил шхуну, окрестил ее «Эдвенчер» («Приключение»), с Адмиралтейством не посоветовался — все равно отказали бы. Оба судна оставили Фолкленды 6 апреля, 12-го были в Рио-Негро, 26-го — в Монтевидео, высадили пассажиров, взятых на островах, и пошли дальше. Дарвин снял дом в местечке Мальдонадо к востоку от Монтевидео, собрал больше сотни видов разного зверья, заскучал и 9 мая отправился в экспедицию вглубь материка с двумя проводниками-гаучо и табуном лошадей. Видел груды камней, оставленных, как говорили, древними индейцами: аналог современной манеры всюду писать «Здесь был…», в чем-то люди мало изменились. Гаучо вызывали опасение: «Наглое, надменное выражение лиц, но внешне они вежливы… Бледные, высокого роста, и вид у них такой, точно они способны перерезать тебе горло и при этом учтиво поклониться… Сводят счеты — ударить ножом и убежать». Однако Чарлз преодолел страх и научился болтать с проводниками, вскоре уже пил матэ, курил трубку, цедил сквозь зубы испанские ругательства и охотился, бросая бола — веревку с шарами. «Однажды, когда я скакал верхом и раскручивал шары над головой, вращающийся шар случайно ударился о куст… тотчас же упал на землю и опутал заднюю ногу моей лошади; тогда другой шар вырвало из моих рук, и лошадь оказалась связанной. К счастью, то была старая, бывалая лошадь, которая поняла, в чем дело, иначе она, пожалуй, стала бы брыкаться, пока не свалилась бы. Гаучо хохотали во все горло; они кричали, что видывали, как ловили всяких зверей, но до сих пор им не случалось видеть, чтобы человек изловил самого себя».
По пути попадалась всякая живность. Грифы: «Этих стервятников не колеблясь можно назвать общественными: им, видимо, доставляет удовольствие собираться в стаи…» О змее: «Физиономия у нее отвратительная и свирепая; зрачки представляют собой вертикальную щель в крапчатой радужной оболочке цвета меди; челюсти широки в основании, а нос выдается вперед треугольником. Мне, кажется, никогда не доводилось видеть ничего более гадкого, исключая разве некоторых вампиров. Я полагаю, что это отталкивающее впечатление происходит оттого, что расположение лицевых частей змеи находится в каком-то соответствии с чертами человеческого лица, и это дает нам как бы мерку для оценки безобразия». «Из бесхвостых гадов я нашел только маленькую жабу… и, предполагая доставить ей удовольствие, отнес в лужу с водой; но это маленькое животное не только не умело плавать, но, я думаю, без моей помощи тотчас же утонуло бы». Но главное, что он вынес из экскурсии, касалось геологии: в глубине материка обнаружились породы, которые характерны исключительно для побережья. Никакими ветрами их принести не могло — очень уж далеко от берега. «Отбросьте все невозможное, и то, что останется, будет ответом, каким бы невероятным он ни казался…» Ответ остался один: Южная Америка поднималась. (Сейчас известно, что ее большая часть сформировалась 600 миллионов лет назад и потом поднималась почти все время.) Она поднималась — только очень медленно — и в то время, когда Дарвин ступал по ней…
22 мая он вернулся в Мальдонадо, приводил в порядок коллекции и пополнял их с помощью «нерегулярных частей с Бейкер-стрит»: «За несколько реалов я завербовал всех мальчишек города, и нет дня, чтобы они не принесли мне какое-нибудь любопытное создание». Обзавелся и ассистентом: семнадцатилетний юнга Симе Ковингтон, выделенный ему Фицроем, оказался аккуратен и смышлен. Капитан согласился отдать мальчика, Чарлз через Кэтрин выпросил у отца 200 фунтов — жалованье Симсу за три года. Делился с сестрой: «Я очень интенсивно (так мне кажется) работал над естественной историей… было бы очень жалко, проделав так много, не продолжать дальше и не сделать все возможное в моей любимой области, которая, я уверен, останется таковой до конца моей жизни… Если бы я пренебрег этим, то, мне думается, не мог бы спокойно лежать в гробу. Я превратился бы в привидение, посещающее Британский музей». О политике: «Какая честь будет для Англии, если она первой из европейских стран окончательно уничтожит рабство. Перед отъездом мне говорили, что, когда я поживу в странах, где существует рабство, мое мнение изменится. Единственное изменение, которое я замечаю, это то, что у меня создается еще более высокое мнение о душевных качествах негров. Невозможно видеть нефа и не преисполниться симпатии к нему: такое веселое, прямодушное и честное выражение лица и такое прекрасное мускулистое тело! Я не могу видеть этих низкорослых португальцев с лицами убийц без того, чтобы почти не пожелать Бразилии последовать примеру Гаити[4]; и если принять во внимание, какое там огромное и здоровое население, будет удивительно, если однажды это не произойдет».
