Бой окончен. Атака увенчалась успехом.
С пленным направляемся в роту. Опарина бережно несем на носилках. Мы похоронили его в своем обжитом бору, у подножия одной из сосен. Громко и грозно прозвучали прощальные залпы из автоматов. Лейтенант первым бросил в могилу горсть земли. Под сосной вырос невысокий печальный холмик с деревянным обелиском...
Отгремят жестокие бои. Пройдут годы. Травой зарастут траншеи, пулеметные гнезда. И может быть, здесь, в сосновом бору, раскинется пионерский лагерь, зазвенят веселые ребячьи голоса. Скромная могила солдата всегда будет напоминать детям о том, как в кровавых боях с фашизмом их отцы и старшие братья защищали свободу и независимость своей Родины, свободу и счастье своих детей и грядущих поколений.
Сегодня я, как ротный политбеседчик, вместе с Сашей Трошенковым выпустил боевой листок, посвященный героическому подвигу Вани Опарина. Саша отыскал в своем альбоме портрет Вани и перерисовал его в боевой листок. Получилась волнующая картина: наш Ваня со своей милой улыбкой, с ямочками на щеках, как живой, смотрел на ребят.
Я предложил обвести портрет траурной рамкой, но Саша воспротивился.
— Зачем этот траур? — сказал он. — Ваня погиб героем. И в памяти нашей он навсегда останется живым.
Вечером нас собрал старший политрук.
— Есть предложение, — сказал он, — написать письма на родину Вани. Одно пошлем матери, другое — в колхоз, в сельсовет. Пусть узнают односельчане о подвиге их земляка. Попросим увековечить память о герое, может быть, назвать одну из улиц в родном селе его именем.
На другой день оба письма были отправлены в далекую Сибирь.
...Сегодня фашисты особенно нервничают. Дался же им наш сосняк. Через каждые пятнадцать минут слышится противный свист. Снаряд врезается в самую гущу сосен, совсем близко от наших окопчиков. Сильный взрыв потрясает окрестности.
Но в роте к обстрелам привыкли. Жизнь идет своим чередом. Вот, растянувшись под сосной, что-то пишет на четвертушке бумаги Давыдин. У него сегодня превосходное настроение: писарь вручил ему письмо. Незаметно подхожу сзади.
— Наверное, от зазнобы?
Лицо Давыдина светлеет:
— И ведь что, паря, задумала Нинка-то моя. — Он тычет пальцем в сложенный треугольником листок. — Как уходил на фронт, она в ту пору буфетчицей в чайной работала. А нынешней весной ее в колхоз направили. На тракторные курсы откомандировали. Выучится — трактористкой будет. Вот девка — чистый огонь!
Файзуллин, усевшись на дно окопчика, поет песню. Ягодкин, лихо заломив набок пилотку, сражается в домино. До меня долетают звук костяшек и отрывистые возгласы играющих.
С каждым днем разведчики действуют все смелее и отважнее, особенно Саша Трошенков. На передовой он с первых дней прочно вошел в число наиболее активных и бесстрашных солдат. Бывало, пойдут разведчики на наблюдение, изберут свой НП, а Саше все не терпится, хочется поближе подползти к фашистам, все лучше высмотреть, разузнать. И сведения из его наблюдательного пункта всегда были лучшие, наиболее достоверные и поэтому наиболее ценные.
Однажды за свою пытливость и любознательность он едва не поплатился жизнью: немцы заметили его, дали очередь. Пули в двух местах пробили пилотку, одна вскользь прошла по темени, вырвала кожу. Пришлось ему несколько дней проваляться в медсанбате. После кто-то из бойцов сказал:
— Эх, Сашка, не сносить тебе головы. Уж больно ты настырный. Прямо к гитлеровцам в логово прешься.
В ответ Саша только рассмеялся:
— Ничего не поделаешь. Разведчику рисковать положено.
С каждым днем все ожесточеннее бои. Не утихает артиллерийская канонада. С наступлением темноты небо — в красных сполохах огня.
Уже сентябрь. Моросит холодный дождь. Низко над землей плывут лохматые тучи. Самое подходящее время для действий разведчиков.
Сегодня днем в землянку командира роты прибыл связной из штаба. И вскоре всем стало известно: ночью предстоит поход за «языком».
В роту прикомандировано несколько пехотинцев из стрелкового полка. В ожидании выхода на боевое задание они сидят под соснами, попыхивают цигарками. Пехотинцы по сравнению с разведчиками выглядят немного неуклюжими, нерасторопными. Среди них есть и пожилые, видимо воевавшие еще в гражданскую, есть и безусые юнцы.
С одним из них — Игнатием Кряжевым, крупным ширококостным детиной, — я разговорился. Игнатий — уроженец Костромы, у него доброе, немного скуластое лицо и пышные буденновские усы пшеничного цвета, которые он постоянно подкручивает. Говорит он не торопясь, несколько покровительственным тоном, как человек бывалый и знающий себе цену. Вокруг него всегда кучка молодых солдат.
Каждый, кто был на войне, знает, как дорого новичку слово бывалого воина, его опыт. Игнатий делает большое дело, поддерживая боевой дух молодых солдат, воспитывая у них презрение к врагу, уверенность в своих силах.
— Что немцы, — сиплым басом говорит он. — Я еще в восемнадцатом году под Псковом их лупил.
Востроносый солдат в большой, не по росту шинели качает головой:
— Может, и лупил. А теперь немец черт те куда прет. У Волги бои идут...
— Зашел немчура далеко, — отвечает Кряжев, — да ног не вытащит, завязнет. Вот попомните меня. Хотел Гитлер еще прошлой осенью парад принимать в Москве, а уже второй год воюет, и не видать ему Москвы, как свинье неба. Благодушными мы очень были и пустили врага к себе. А теперь злее стали и воевать научились.
С наступлением темноты разведывательная группа направилась к переднему краю и разместилась в двух тесных, сырых землянках. Возглавляет группу сам лейтенант. Присев к столу, он вместе с командиром взвода в последний раз просматривает карту, уточняет маршрут. При свете ночника мне хорошо виден его острый профиль. Удивительный человек! Всего полчаса назад он нещадно распекал двух бойцов за то, что они не захватили саперных лопаток. А сейчас, сидя за столом, вполголоса говорит командиру взвода:
— Пусть отдохнут бойцы. Большое впереди дело.
И сколько сердечности, теплоты в этих словах!
Временами до меня долетают обрывки разговора:
— Немецкие траншеи проходят рядом с совхозом. Там вспаханное поле. Его переползем по-пластунски. Группа врывается в окопы...
В группу захвата подобраны надежные бойцы: Давыдин, Трошенков, Ягодкин и четверо из приданных стрелков. За старшего — Дорохин. Самый молодой из всех — Саша Трошенков. Вот он сидит, согнувшись, в углу землянки, поставив меж ног свой неразлучный автомат. Желтый свет коптилки падает на его румяное, совсем еще мальчишеское лицо...
