Однако таких в то время было немного. Кроме Навасардова и Линнамяги, давних и постоянных соперников Королева, из молодых боксеров достойное сопротивление ему могли оказать, пожалуй, только двое: Юрченко и Перов.
Первый бой с каждым из них я проиграл. Сначала Юрченко и Навасардову, потом Перову и Линнамяги.
Затем последовали реванши.
В Тбилиси, где проходило первенство страны 1948 года, я приехал вместе с Пастерисом. Там он впервые увидел Королева, который уверенно пробивался в финал, валя с ног соперников своими пушечными ударами. На Пастериса он произвел ошеломляющее впечатление.
— Это какая-то гаубица, а не человек. Живой танк, — сказал он как-то.
Пастерис имел в виду не физическую силу Королева, а его жестокую волю, его несокрушимое, непробиваемое упорство: пока на ногах — иду только вперед.
— И все же ты этот танк когда-нибудь остановишь, — задумчиво добавил Пастерис, не глядя на меня. Потом, вдруг повернувшись ко мне, словно отрубил: — Скоро остановишь!
Это прозвучало столь решительно и категорично, будто Пастерис только что заглянул каким-то образом в будущее и, вернувшись оттуда, лишь облек в слова то, что увидел собственными глазами. В интуицию Пастериса я верил, и его неожиданное предсказание запало мне в душу. Тем более что в Тбилиси я выступал успешно и, нокаутировав во втором раунде Юрченко, готовился встретиться в четвертьфинале с Анатолием Перовым.
Перов был старше меня всего на год. Но имя его давно уже пользовалось громкой известностью. В Тбилиси он вновь заставил заговорить о себе, добившись победы над такими асами, как Навасардов и Линнамяги. Перов обладал медвежьей силой и могучими легкими, которые позволяли ему непрерывно атаковать от первого до последнего удара гонга. Особенно он был силен в ближнем бою: его могучие боковые, которые он наносил без передышки, быстро оказывали свое действие, выматывая противника и подавляя его волю к сопротивлению. Отделаться от него было трудно: войдя в ближний бой, он обычно уже не отпускал от себя противника, преследуя его по всему рингу и непрестанно нанося удары.
— Боец! — сказал о нем Пастерис, наблюдавший за боями Перова с Навасардовым и Линнамяги. — Такого на «арабов» не возьмешь. Не из того теста!
— На арапа, — поправил я. — А зачем его на арапа брать? В боксе вроде бы пугливых нет.
— Еще как есть! Особенно среди тяжей, — отозвался Пастерис, пропустив мою лингвистическую справку мимо ушей. — Очень уж удары основательны. Тяжеловес по себе знает, что покалечить может, вот и от других инвалидности опасается…
— Перов на удар сам идет, — возразил я. — Чтобы ближний бой навязать.
— Видел. Оттого и заговорил про…
— Про арабов? — не удержался от шутки я.
— Про то, что он боец, — невозмутимо докончил Пастерис. — А что веселишься перед боем, это хорошо. Нервы в бою первое дело! Старайся только не подпускать его к себе, не жалей правой.
Правой я не жалел. И весь первый раунд держал с ее помощью Перова на расстоянии. Но во втором раунде Перов все же прорвался. Он применил свой обычный прием. Видя, что переиграть не удается, Перов ринулся напролом. Пропустив несколько сильных ударов, он достиг своего и завязал бой на короткой дистанции.
И тотчас пошли в ход его боковые.
Сколько я ни старался оторваться и восстановить дистанцию, ничего не выходило: Перов вцепился намертво. Сил он не берег: серии его, казалось, не имели ни начала, ни конца — сплошной вихрь ударов. Однако я сумел к нему приноровиться. Я видел, что Перов расходует неоправданно много энергии. Большинство его боковых не достигали цели: удары либо приходились в плечи, либо натыкались на мои перчатки; беда Перова заключалась в однообразии его атак. Он почти не пользовался ни прямыми, ни ударами снизу. Прямые, правда, в ближнем бою мало пригодны, зато хороши, когда противник старается разорвать дистанцию. Что же касается апперкотов, они при сближении просто необходимы. И когда незадолго перед гонгом мне удалось провести несколько ударов снизу — по печени и в область солнечного сплетения, — эффект их не замедлил сказаться: дыхание противника стало неровным, прерывистым.
— Попробуй теперь левой, — сказал Пастерис, вытирая мне лицо полотенцем. — Второй раунд все-таки остался за ним.
Совет был хорош, но выполнить его оказалось не просто. И все же в середине раунда мне это удалось. Прервав очередную серию боковых ударом снизу, я внезапно отступил назад и тут же ударил слева. Перова отбросило к канатам, но он сделал вид, будто ничего не произошло, и вновь ринулся в атаку. Но пропущенный тяжелый удар дал себя знать. Движения Перова, и без того вымотанного собственными непрерывными атаками, потеряли точность и стали заметно медленнее. Воспользовавшись этим, я провел несколько прямых в корпус. Перов обмяк еще больше, но продолжал рваться вперед. Однако я уже не позволял ему сблизиться: моя правая не только сдерживала его натиск, но все чаще доставала цель. Перов явно выдохся и последние секунды перед гонгом работал уже на одной воле.
Путь в полуфинал был открыт.
Однако полуфинальный бой оказался очень коротким. Судьба во второй раз свела меня с Королевым. Впрочем, теперь ей делать это предстояло довольно часто: начиналась наша долгая — на многие годы — дуэль.
Королев повел схватку в своей обычной манере: финты левой, неторопливая игра корпусом — и молниеносная, как взрыв, атака. Я тотчас контратакую, отквитывая очки.
Теперь противник пытается завязать ближний бой, но я успеваю отойти назад и тут же совершаю непоправимую ошибку. Точнее, не ошибку — вряд ли можно назвать ошибкой результат превосходства противника в опыте и мастерстве; просто я попадаюсь на удочку. Королев, когда я отхожу назад, бьет левой и промахивается — так мне во всяком случае тогда показалось, — челюсть его открыта и лучшее исходное положение для удара слева трудно представить: пользуюсь моментом и сильно бью прямым. В ответ получаю встречный боковой в переносицу.
Впечатление такое, будто потолок рухнул мне на голову; белая вспышка в глазах, пронзительная сверлящая боль, и я на полу. Пытаюсь встать, но сделать это не так-то просто. Пол как живой, колеблется под ногами; судья почему-то тоже качается. Счета я не слышу: в ушах звон. Ищу глазами противника: Королев, оказывается, уже ушел к себе в угол, что-то говорит секунданту… В чем дело? Я же на ногах, бой еще не окончен…
Через канаты на ринг перелезает врач, а вслед за ним Пастерис. В ушах что-то булькнуло, словно барабанные перепонки проткнуло тупой иглой, и я, наконец, услышал рев на трибунах и сквозь него — голоса врача и рефери. Теперь ясно: у меня сломан нос, и бой прекращен ввиду явного преимущества.
