- Молчи, синегубый! - хрипло кричал отравленный газом. - Ты моей коровой расплатился с докторами-то!..
Заиграла гармонь в избе, и кто-то запел:
Зх, милка моя,
Очень интересная.
- Ты разбил окно? - спросила меня мать.
- Он разбил, окромя некому! - закричала Кузиха.
- Не бросал я камни.
- Сама я своими глазоньками видела: ты разбил!
Вот таким голышом пужанул.
В это время, распахнув окно, выпрыгнул на улицу синегубый, в него из дома полетела табуретка. Сипегубый пригнулся, потом наскочил на меня, вцепился в мои волосы. Я закричал. Из соседнего дома прибежали игравшие в карты пьяные братья Бастриковы, которые за свою жизнь не пропустили ни одной драки.
- Чего? Окна бить? Поймали!
Первый раз в жизни я попал в жесткие клещи клеветы. Клевета эта сначала изумила меня, потом напугала и возмутила. Она так унизила взрослых людей в моих глазах, что я на всю жизнь запомнил топтавшихся по грязи бородатых мужиков, лишь позавчера ходивших к попу исповедоваться, а теперь лгавших с горячностью помешанного Порфирия. Кто-то кричал, что солдатки распустили своих сукиных сынов. Мало бьют их, а потому и вырастают из безотцовщины воры и бандиты.
Меня окружала все увеличивающаяся толпа пахнущих самогонкой краснорожих, с пьяно косящими глазами, сопящих и орущих мужиков. Опи хватали друг друга за грудки, наступая сапогами на мои ноги. Громче всех визжала бабка Кузиха, протягивая к моему уху крючковатые, с черными ногтями пальцы. Я чувствовал: темная, злая и страшная сила, которая уничтожила прошлым летом вора Постникова, вот-вот прикончит и меня, втопчет в грязь. И как цыпленок, почуявший смерть в падающем с небес коршуне, кидается под крыло наседки, так и я бросился к своей матери, ища у нее защиты. Но маму оттеснили к плетню. Тогда-то слезы обиды, злости и бессилия горячим клубком подступили к моему горлу.
Маленький, в австрийской шинели церковный попечитель, по-уличному Крпкунок, схватил меня за руку, больно сдавливая пальцы.
- Учить вас, подлецов, надо!
Его скопцеватое лицо, ощеренный рот с гнилыми зубами напугали меня.
- Брешете все вы!
Многие на мгновение онемели. Я согнулся и врезался головой в толпу, норовя протаранить ее. Как о камень, треснулся я носом о чье-то колено и присел на корточки.
Крикунок швырнул меня на середину круга.
- Куса-а-ается! - закричал он, поднимая над головой испачканную, очевидно, моей кровью руку. Кто-то двинул его в затылок, и он, икнув, упал рядом со мной, у чьих-то огромных подкованных сапог. Кузиху тоже сбили с ног.
- Вора поймали, - слышались голоса.
- Он овцу украл у Еремы. Беи его!
Уже замелькали в воздухе кулаки, кое-кто выдернул колья из плетня, чтобы под шумок ахнуть своего недруга уже братья Бастриковы изорвали не одну рубаху на ком попало, как вдруг сильный властный голос охладил всех:
- Стой! Всех покалечу!
Толпа развалилась, и ко мне подошел, пряча пистолет в карман, Никанор Поднавознов. Он поднял меня, вытер шапкой кровь с моего лица и, страшно вращая черными глазами, спросил людей:
- За что обижаете сироту?
Все молчали, недоуменно пожимая плечами, только бабка Кузиха сказала сквозь слезы:
- Где теперь стекло-то купишь? А он разбил.
- Ври больше, ведьма одноглазая. Андрей был у меня, твоего окна не трогал. Не такой он парень.
- Не таких родителей сын, чтобы баловаться, - подхватил Крпкунок. Поблазнилось тебе, бабка, ты и других в трех ввергнула.
Все начали расходиться. Мы с мамой ушли домой.
В горнице она схватила меня за плечи и, глядя в глаза мои, спросила:
- Ты разбил?
- Нет.
- Господи, пропадем мы без отца.
Проснулся я утром. По камышовой крыше умиротворенно шумел тихий дождь, у порога под навесом стояли мокрые петух и куры. На улице ревела вернувшаяся с раннего выгона скотина. С надворья пришел в зипуне и в лаптях дедушка, охая, потирая поясницу. Седые волосы его, торчавшие из-под фуражки, были мокры.
- Иди, внук, погреемся, - сказал дедушка.
Мы легли с ним на печи, скоро влезли к нам бабушка и Тимка.
- Где теперь Ваня-сыпок! Мокнет, кормилец, з окопах, или косточки его белые полощет дождем, - сказала бабушка.
В сенях постучались, и в избу вошел сгорбленный человек с палкой и сумочкой. Он перекрестился на образа и глухим голосом сказал:
- Люди добрые, пустите ночевать странника?
- Чего же, кормилец, оставайся, - ласково ответила бабушка.
Странник присел у порожка, опустив голову.
- Откуда будешь? - спросил дедушка.
- Милостыню собираю, отец родной, милостыню.
Бабушка слезла с печи, налила горячих щей в чашку и пригласила странника за стол.
- Спасибо, матушка, я не хочу! - бойко ответил странник голосом моей матери, срывая с себя шапку. Мы узнали мать и засмеялись.
- Ах, шишига тебя возьми! Обманула нас! - беззлобно сказал дедушка.
Мать часто от тоскп шутила над стариками, развлекая и себя.
9
Я очень любил Надю, каждый день ходил к нпм, и мы играли с нею в черную палочку и рассказывали друг другу сказки. Иногда засиживался до темноты, и тогда Анна Сабитовна, выпроваживая меня, ласково приговаривала:
- Как привязались, водой вас не разольешь, арканом не растащишь...
Наде нравилось повязывать волосы лентами, и я решил подарить ей такую ленту, чтобы помнила всю жизнь.
Мне снились ленты самых необычных, ярких цветов.
Иногда, глядя на закат или восход солнца, я мечтал о несбыточном: вырезать бы ленту из пурпурного облака.
Звездное небо казалось мне черным бархатом, усеянным золотыми самоцветами.
Как только я оставался дома один, я в поисках необычайной ленты начинал переворачивать белье в сундучке бабушки и матери. Однажды напал на мамину голубую кофту. Охваченный каким-то внутренним огнем, я схватил ножницы. В голове мелькали мысли, что делаю плохое, но остановиться уже не мог: от одной полы до другой откромсал от кофты широкую ленту. Я не боялся, что меня уличат в преступлении, боялся другого: понравится ли лента Наде. Ради нее я готов был украсть, зарезать, умереть.
Спрятав ленту за ошкур штанов, я побежал к Енговатовым.
Мать и дочь обедали. Как ни приглашала меня за стол Анна Сабитовна, я не сел. Очевидно, догадавшись, что я пришел с чем-то очень важным, Надя, хлебнув ложки две, выскочила из-за стола. Мое волнение передалось ей, и она резкими движениями надела ботинки, накинула платок, и мы выбежали во двор. Но тут она вдруг притворилась совсем спокойной, даже не глядела на меня.
- Я что-то принес. Только пойдем за горку, там покажу.
- Фу, что ты можешь принести? - сказала Надя, нехотя идя за мной.
Когда мы скрылись за увалом, я задрал рубаху и вытащил ленту - она засияла на солнце. Надя попятилась испуганно.
