— Это не книжка, а альбом гравюр, — объяснял Александр Кузьмич сыну, — у тебя руки-то, поди, грязные, оботри.
Он садился рядом с сыном, листая альбом.
— Да не мусоль страницы-то: вещь не дешевая. Вот взял себе на голову, нихто альбом не берет, а поди навяжи теперь коробейникам… Тяжела да дорога для них.
Отношение Александра Кузьмича к книгам и картинкам было такое же, как у сына. Он брал в первую очередь те, которые его самого заинтересовали, потому частенько терпел убытки. Так вот и с этим альбомом.
После тяжелой болезни сына Александр Кузьмич помягчел к домашним, а в сыне души не чаял. Страсть сына к книгам и картинкам радовала Александра Кузьмича, внушала надежду, что будет кому передать свое дело.
А дело спорилось. В подвале сидело теперь за раскраской картинок уже два десятка мстёрских девочек. Заработок цветилыциц был мизерный, но для большой семьи и он — подспорье, и матери охотно отдавали своих малолетних дочерей в обучение к Голышеву.
Во второй половине августа Ваня поехал с отцом в Холуй на Флоровскую ярмарку.
Холуй — большое старинное село — стоял за Клязьмой, в 25 верстах от Мстёры.
В древности вотчина Троицко-Сергиевской лавры и Суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря — Холуй с XVI века «был приспособлен» к иконописному делу. Так же, как во Мстёре, писание икон способствовало развитию торговли. Сотни тысяч образов развозили и разносили ежегодно офени по торжкам да заглушным деревням для промена на яйца и лук.
Для такой торговли иконы писались самые дешевые, «расхожие». От однообразия работы и скуки мастера иногда пошаливали, рисовали божий лик похожим на соседа Прохора, обували святых в лапти, а Христофора рисовали с песьей мордой.
Проказы иконописцев вынудили царя Алексея Михайловича урезонить эту «инициативу» особой грамотой: «В некоей веси Суздальского уезда, иже именуется село Холуй, поселяне пишут святые иконы без всякого рассуждения и страха, с небрежением и не подобно… и тем иконописцам впредь святых икон не писать и о том всем посылать грамоту из патриаршего разряду».
И с давних пор укрепилось в Холуе пять гуртовых ярмарок, на которые, именно надеясь сбыть товар перекупщикам и офеням, съезжался торговый люд со всей России.
В середине XIX века Холуй был помещичьей землей, и холуяне платили хозяину оброк, зарабатывая на ярмарках.
В восьми корпусах холуйского торгового двора было 300 «нумеров» и лавок для приезжих, Еще сто балаганов-времянок устанавливалось специально для ярмарок. И холуяне выручали от сдачи их в аренду до четырнадцати тысяч рублей.
Три воза книг и картинок, увязанных веревками и укрытых холстиной, везли Голышевы на ярмарку.
Ехали между волнистыми полями овса, но больше дорога шла жидким приземистым березняком да по перелогам. Заунывно скрипели колеса телег. Нагруженные лошади не торопились, и Ваня, соскочив с воза, успевал пробежать лесной опушкой, набирая в подол рубахи грибов.
— Куды ты их? — одернул его отец. — До дома не сбережем, а на ярмарке не до них будет.
Но Ване тошна была медленная езда, и он опять соскакивал с телеги, швырял шишки в белок, гонялся за ужами или слушал болтовню отца с нанятым рабочим.
Четыре с половиной часа езды от Мстёры до Холуя, но у перевоза через Клязьму застряли надолго. Вереница из сотни подвод, тоже едущих на ярмарку, скопилась тут в ожидании переправы.
Ваня взглянул на противоположный берег и ахнул. Там стояли на приколе десятки различных судов. На целую версту от перевоза, до самого впадения реки Тезы в Клязьму, тянулась Холуйская пристань. Сам Холуй был в шести верстах от Клязьмы, на берегу речки Тезы. С мая по ноябрь несколько сот различных судов приставало к Холуйской пристани. А по Тезе, от устья до Холуя, бурлаки тянули построенные специально для мелководной Тезы суденышки, барки, прозванные тезянками.
На холуйские ярмарки приезжали купцы из Москвы и Петербурга, из дальних донских уездов и с Кавказа. Ваня был поражен теснотой съехавшегося на ярмарку люда.
Отец снял под книжную и картинную торговлю один из балаганов и принялся готовиться к открытию ярмарки.
Накануне ярмарки священник с крестом обходил каж-Дую лавку, беря за освящение соответственную мзду.
В ночь перед ярмаркой, как полагается по месяцеслову, в канун святых Флора и Лавра, выпал первый осенний утренник. Потом, под лучами солнца, ночная роса испарилась, и утро разогрелось в теплый солнечный денек.
Отец отпустил Ваню походить по ярмарке: «Иди, обглядись, приценись к товарам».
Очарованный, мальчик бросался от одного балагана к другому. Пурехские крестьяне торговали расписными со-лоницами, ложками, веретенами и телегами. Рядом, с трех высоко нагруженных возов, шла бойкая торговля лаптями. Тут же лычажники предлагали длинные темные трубочки лыка для плетения лаптей.
Парни толпились у лотков с табаком и серными спичками. Бородатый мужик в холщовых портах торговал овчинный тулуп, а купеческая жена примеряла шитую бисером мантилью. Старица накрывала голову новым черным платком, а девицы, приглядываясь, мяли в руках коленкоры.
Кучка любопытствующей голытьбы толкалась у прилавка с искусно выставленными (видит око, да зуб неймет) драгоценными украшениями села Сидоровского Костромской губернии. Только на ярмарке и могли полюбоваться бедняки-крестьяне на серебряные и золотые ожерелья, серьги, броши.
Плотным кольцом мужики теснились вокруг пятачка, на котором казанские татары выгуливали лошадей. Ваня загляделся на яркие шелковые халаты и расшитые золотом тюбетейки, надетые на бритые головы.
Вдруг толпа расступилась, пропуская фасонистые артели офеней. Впереди первой гоголем вышагивал офеня-хозяин, в поярковой шляпе, в оленьих перчатках. Пазуха его, подпоясанной под живот, суконной чуйки отвисала от денег-ассигнаций. Вслед за хозяином, гуськом, одетая на его манер, только победнее и посерее, франтовато шла его артель приказчиков, с кожаными кисами и мешками серебряных денег на плечах.
Вторую артель возглавлял ферт в длиннополом кафтане, в высоком суконном картузе, набитом пухом, и в опойковых перчатках. Третью — мужик в коротком сюртуке, увешанный ленточками.
Целыми гуртами приезжали офени на Холуйскую ярмарку, занимали табором большую поляну возле постоялого двора и отправлялись спервоначалу покупать лошадей — и подводы. За этим напряженно следила вся ярмарка, ибо по тому, сколько будет продано лошадей и телег, купцы и лавочники прикидывали предстоящую выручку.
Торговцы встречали офеней, как дорогих гостей. Сначала шел расчет за взятый ранее в кредит проданный товар. Потом хозяин усаживал офеню: — Чайку покушайте!
