«Какие мысли, наблюдения, факты?» — с такой дежурной шуткой переступал порог нашей конторы Воронин. И мысль рождалась незамедлительно — переходили через дорогу, сворачивали за угол — ВТО функционировало и в дневные часы. И самым увлекательным казалось начать засветло и сидеть в ресторане до закрытия.
В тот раз Валерий пришел к нам явно не из дому и одетый совсем не протокольно. Сообщил, что его ждет такси — и он договорился с водителем ехать на нем в Ленинград.
У моего приятеля происходил в это время роман с одной очень положительной олимпийской чемпионкой. Она тоже иногда приходила к нам на работу. Расхристанный вид Воронина удивил ее — она привыкла наблюдать его в ином имидже — и чемпионка пожурила футболиста: «Валера, ты же физкультурник!» — «Я не физкультурник, — отбрил он возлюбленную приятеля, — физкультурник зимой в проруби плавает, а я — спортсмен, привык быть в тепле». Приятель, однако, не хотел уступать подруге в рассудительности — я, кстати, вообще называл его конъюнктурным отдыхающим: обожавший развлечения, он всегда знал меру, все легкомысленное должно было случаться с ним до шестнадцати часов, а после шестнадцати он из койки ли, из ресторана отбывал поспешно домой и превращался в идеального семьянина — приятель решительно потребовал отпустить такси. Но любезно согласился вместе с чемпионкой пообедать в ресторане «Берлин». «Берлин» был закрыт на перерыв, но нас пропустили — и мы заняли стол в пустой зале, где кроме нас обедал только космонавт Герман Титов с компанией. Космонавт приветствовал по-товарищески чемпионку — им приходилось сталкиваться в ЦК комсомола, а футболом Титов, вероятно, интересовался мало.
Обед прошел очень чинно — и разговор про Ленинград больше не возникал. После обеда приятель с чемпионкой нас покинули, а мы вышли на темную улицу — и привычно зашагали в сторону ВТО. В предвечерний час в ресторане было скучно, есть не хотелось, да и пить, признаться, не особенно. Но мы себя пересилили — заказали бутылку водки. И тут начавший томиться без приключений Воронин вспомнил, что у него в кармане пистон со слезоточивым газом. Он наколол бумажный квадратик на вилку — и ударил по краю стола. И сразу прижал ладонь к зажмуренным глазам — я сначала подумал, что Валерий попал себе вилкой в глаз, но у самого полились слезы — и я убедился в действии иностранных пистонов. За соседним столиком незнакомые нам люди предположили, что «у мальчишек нет денег расплатиться — и они плачут». Но минуту спустя и они прослезились. На крик пришел Володя, без колебаний взявший сторону потерпевших и пообещавший вызвать участкового Василия Васильевича. Маленького майора Василия Васильевича из сто восьмого отделения мы не особенно и боялись — конфликтовали с ним регулярно, уверовав в его сочувствие и либерализм. Но на предателя Володю обиделись — и Воронин снова заговорил про Ленинград. И я в алкогольном восторге зашелся от предстоящей поездки — я подумал, что справедливость восторжествовала: кто же более меня достоин стать спутником футболиста номер один в таком путешествии? О такой мелочи, что завтра я не попадаю на службу, и не думал — уверовал в свою исключительность: друг Воронина в этой жизни не пропадет. Я уже предвкушал свое возвращение из Ленинграда в Москву с массой завидных впечатлений о необыкновенной поездке.
На перроне под снегом баба в белом халате поверх тулупа вынула из огромной корзины три бутылки пива — на большее у нас не хватало денег.
Я с нетерпением ожидал, что имя Воронина произведет магическое воздействие на всех железнодорожников — нам одолжат денег, выдадут билеты, восхитятся самим замыслом отправиться в Ленинград. Но в положение вошел только начальник «Красной стрелы» — и то никаких эмоций при знакомстве не выразил, отвел нас в купе на двоих и предупредил, чтобы завтра вечером подошли ко второму вагону и спросили его, иначе никто нас обратно не возьмет.
Утром протрезвевший Воронин держался со мной несколько отчужденно. Словно я был инициатором путешествия. Меня же просто мучило похмелье, но голова работала. Я помнил, что гостиница «Октябрьская», где жил я во время кинофестиваля, на вокзальной площади — и по какому-то наитию предположил, что Миша Посуэлло может в ней жить. Миша в межсезонье перешел из «Спартака» в «Зенит». Проездом в Тулу три или четыре дня назад он заходил ко мне на Лаврушенский, но уточнить его ленинградский адрес я не догадался. Вечер у меня в родительской квартире получился слишком уж сумбурным. Днем я встретился с Ворониным в ресторане ВТО. С ним была дама, ничем внешне не напоминавшая случайную подругу футболиста, — дам, проходящих по этой номенклатуре, я за краткий период общения с торпедовцами и приятелями их из других команд повидал достаточно — и лексика спутницы Валерия настораживала. Все объяснялось просто: «Это наша преподавательница по научному коммунизму в институте физкультуры поставила мне зачет — ну мог я не пригласить ее покушать?». Как нарочно, в ресторан пришел еще один студент — игрок защиты «Торпедо» — и был приятно удивлен, встретившись с учительницей. Поехали ко мне. Возле дома напротив Третьяковской галереи дворники намели высокий сугроб метров шесть или семь длиною. Но Воронин, желая произвести впечатление на педагога, попытался перепрыгнуть его по горизонтали — и едва не перепрыгнул, зарывшись в снег, пролетев только метров пять с половиной. Мы поднялись на четвертый этаж — с нами уже был и не помню откуда взявшийся Посуэлло, и нашедший нас в Доме Актера Шура Фадеев — вошли в квартиру. На стене в моей комнате висели боксерские перчатки — мои товарищи не мыслили себя без бокса. И сейчас, конечно, тоже все, кроме Воронина, обратившего внимание на смятение дамы от всего ею увиденного, натянули перчатки. И Фадеев едва не свернул Посуэлло челюсть…
…Что бы, интересно, мы делали в Ленинграде, если бы не застали Мишу Посуэлло в его тысяча каком-то номере?
Но дверь номера на наш настойчивый стук открылась. И по ту сторону низкого порожка застыл в изумлении, в оцепенении, во власти сна наяву какой-то парень в тренировочных штанах. Он ничего и произнести не мог — хорошо Миша увидел нас из глубины большой комнаты.
Пройдет тридцать лет — и этот парень возглавит на чемпионате мира сборную страны, а до того приведет к чемпионству две команды: «Зенит» и ЦСКА. Но тогда только-только приглашенный в Ленинград из команды второй лиги Павел Садырин онемел, увидев в дверях своего номера Воронина. Рассказывая о случившемся с молодым футболистом своему приятелю-журналисту — работнику ТАСС, я предложил ему аналогию: «Представь, что к тебе домой пришел Лев Толстой!» Он сказал: «Нет, старичок, лучше вообразить, что ко мне пришел наш генеральный директор Горюнов». Ну что же, каждому свое: хорошо было и Садырину, и Мише, чей авторитет визит к нему Воронина заметно укреплял. Он даже не пошел на тренировку. Поехали через весь город в гости к бывшему игроку «Торпедо» — из состава шестидесятого года — Хомутову. Хомутов к тому времени играл за ленинградское «Динамо», выступавшее то ли в первой, то ли уже во второй лиге. У бывшего торпедовца в гостях сидел приятель — с виду хозяйственник. Они завтракали — на столе стояли две или три четвертинки. Приятель куда-то заторопился. Назначил нам встречу в шесть часов вечера в «Европейской» и порекомендовал поехать к Семену, кажется, в скобяной магазин. И мы поехали.
