Перед его взором (теперь уже не только мысленным) предстала целая галерея самых разнообразных и диковинных типов, которых он — всех ведь не упомнишь — добросовестно заносит в «книгу учета», не уступавшую полицейскому досье. Распределяет (немец как-никак) по цвету кожи, вероисповеданию, профессии, социальному положению. Наряду с «книгой учета» заводит — уже для себя — «Картотеку забавных случаев» («Humorous File»); от печального до смешного один шаг. Ведет также дневник, в котором каждодневные записи соседствуют с вырезками из газет, цитатами из любимых книг и собственных писем, модными словечками. С помощью «книги учета», дневника и «Картотеки забавных случаев», а также воспользовавшись советом Уиллэвера написать книгу о курьерах компании на манер «романа успеха» популярного в те годы романиста Хорейшо Элджера[16], — начинает делать заметки. В голове у него, правда, не Элджер с его неизменным «хеппи-эндом», а анти-Элджер. Не роман успеха, а роман нескончаемых жизненных неурядиц, несчастий и бед, свидетелем которых он становится, слушая каждодневные исповеди выпрашивающих работу. «Сидя на своем стуле, — напишет он в „Тропике Козерога“, — я путешествовал вокруг света и узнавал, что везде одно и то же. Голод, унижения, невежество, порок, жадность, извращения, сутяжничество. Пытки, деспотизм, бесчеловечное угнетение человека человеком. Узда, хомут, шлея, вожжи, кнут, шпоры».
Со временем начинает ощущать хомут и на своей шее. И пытается этот хомут ослабить. Работает все хуже, пускает дела на самотек, груб и несправедлив с подчиненными, развратничает: в студии, которую снимает с Джо О’Риганом, также работавшим в «Вестерн юнион», устраивает форменный бордель. Развлекается с безответными сотрудницами компании, готовыми ради зарплаты на всё, ставит над ними психологические опыты; к психологии у Миллера еще со времен лекций Челлакома и Миллза давний и стойкий интерес. «Наверху» Миллером недовольны, но местом он больше не дорожит. Не раз уходит с работы в середине дня, оставив на письменном столе объявление: «Сегодня приема нет». Одевается как бог на душу положит и даже с напускной богемной неряшливостью, что ему не раз ставилось на вид — noblesse oblige[17] как-никак. Нанимает кого придется, упор делает на эмигрантов, случается даже, пользуется услугами преступного элемента, что руководству понравиться никак не может и против чего его не раз предостерегали. Уиллэвер теряет к нему расположение: насылает на него комиссию, которая находит в работе агента по найму немало огрехов и рекомендует ему переезжать из конторы в контору, а не сидеть на одном месте. Приставляет к Миллеру секретаря, которому поручается за нерадивым «кадровиком» присматривать: раньше осведомителем был он сам, ныне шпионят за ним.
«Вестерн юнион» ему теперь только мешает, и чем скорее он с телеграфной компанией расстанется, тем лучше. Об этом ему говорит его внутренний голос, а к внутреннему голосу он привык прислушиваться. Отныне у него одна цель: писать. О чем он с ликованием и сообщает своему другу, рассудительному и преданному, доверчивому от природы Эмилю Шнеллоку (мы часто заводим себе друзей-антиподов), который только что вернулся из Европы, где учился живописи: «А я-то уж думал, что буду деловым человеком, из тех энергичных парней, известных своими барскими замашками и грешками с хорошенькими стенографистками. Как бы не так! Я занят интеллектуальным делом, черт побери! Споем же осанну „Вестерн юнион“, которая исправно набивала мне утробу, а заодно и всем вонючим ублюдкам, что гнули на нее спины!»
Начинающий писатель не уверен в себе, он не может не подражать признанным авторитетам, на них не ориентироваться. И объектом для подражания Миллер избирает своего любимого Теодора Драйзера, про которого в «Книгах в моей жизни» скажет, что «такого честного писателя в Америке никогда не было». Берет за основу его рассказ «Двенадцать человек» из одноименного сборника. Вслед за Драйзером Миллер выбирает из своей картотеки двенадцать наиболее колоритных случаев, двенадцать искореженных судеб, с тем чтобы противопоставить своих незадачливых героев героям романа успеха Хорейшо Элджера. Вся книга, собственно, и задумана как вызов «американской мечте», отличающейся, как заметил Миллер в одной из рецензий в «Черной кошке», «ослепительной стерильностью». С этой стерильностью будет Миллер бороться и впредь.
У всех двенадцати персонажей, реально существовавших людей, тех, кого Миллер нанимал на работу, чью судьбу решал, а теперь взялся описать, отсутствует надежда на будущее — отсюда и заглавие книги: «Подрезанные крылья»; своих героев писатель уподобляет падшим ангелам. Среди ангелов с подрезанными крыльями выпускник Йеля Андерсон; горький пьяница, он, приревновав жену, убивает ее, а потом вешается сам. Судьба индуса Гупте сложилась не лучше: его зарезал ревнивый муж. Слабоумный Чарльз Кэндлз избивает до смерти собственных детей. За время работы агентом по найму в компании «Вестерн юнион» Миллер столкнулся с сотнями подобных «success stories»[18].
20 марта 1922 года — исторический день: Генри Миллер (через полгода ему исполнится тридцать один) становится, наконец, писателем, рецензии в «Черной кошке» трехлетней давности не в счет. Уже прочитаны (для вдохновения) крупнейшие современные американские поэты: Эзра Паунд, Карл Сэндберг, Эдгар Ли Мастерс. Уже составлен подробный план книги. Уже решено, что в день он будет сочинять никак не меньше пяти тысяч слов; оказалось, правда, что это совсем не так просто. «Мой первый писательский день чуть меня не уничтожил, — пожаловался Миллер Эмилю Шнеллоку. — У меня возникли серьезные сомнения относительно конечного результата». Решено, что писаться книга будет не дома, под недовольным взглядом Беатрис, а в студии Шнеллока. И что первым ангелом с подрезанными крыльями будет Чарльз Кэндлз; «Чарльз Кэндлз — моральный урод» — так будет называться первый очерк из двенадцати. Миллер довольно быстро входит во вкус: за время работы над «Подрезанными крыльями» он сочинит еще много чего: и эссе, и пафосное стихотворение в прозе про борца Джима Лондоса, и драматические монологи, и даже очерки про жевательную резинку и про пользу пива и бесполезность Сухого закона.
Только вот беда: ни на одну из этих однодневок ни один американский журнал не польстился. И не польстится. От написанного через пару лет методом «автоматического письма» «Дневника футуриста» издатель и литературный агент Брюс Бартон не оставит камня на камне: «Со всей очевидностью, молодой человек, могу сказать, что писателем вы не будете никогда; литература — не ваша сильная сторона». А Генри Луис Менкен[19] не только не опубликовал «Дневник футуриста» в своем «Америкэн меркьюри», но в ответном письме перепутал — подозреваю, не без умысла — пол автора. Начиналось «отказное» письмо с вежливого «Дорогая мисс Миллер».
