Ознакомительная версия.
– Что он вам сделал, этот юноша? – сказал епископ с большим сожалением, но согласился на изгнание Петро.
Тогда обрадовались злой писарь и его мать и пошли гнать Петро; велели ему снять одежду золотую, и оружие, и пояс, в котором были спрятаны у него деньги, и денег его ему не отдали, но дали ему самую простую ветхую одежду и велели идти куда хочет.
– И если и в городе этом ты останешься, то жив не будешь! – сказала ему сестра епископа.
Петро ушел далеко от города в пустынное место, и поколебалась в нем в первый раз его вера. Он сказал себе: «Не увижу я правды никогда на земле живых!» Упал лицом на землю и не хотел уже ни жить на свете, ни молиться.
Он думал: «На что, если так, молиться?» И не поднимал лица от земли, на которой лежал, пока не услышал топота конского по камням; тогда он поглядел, кто едет, и увидал, что едет богатый франк-купец.
Платье на нем было узкое и непристойное, такое, как носят всегда франки, чулки и башмаки, и на голове его был большой трикантон[42], точно каик[43] морской. Лицо его было безобразно и злобно, и из очей блистали молнии.
Он остановил коня и сказал Петро:
– Дитя души! Хорошо ты делаешь, что молиться не хочешь. Это все напрасно. Но я человек хороший и жалею тебя. Хочешь, я возьму тебя к себе на фабрику и, если ты молиться и там не будешь никогда, и в церковь ходить не будешь, и постов содержать не будешь, то я с тебя мало работы потребую. Ты будешь у меня только один раз в день в большой лес ездить на телеге и привозить оттуда по три полена. И если ты когда-нибудь захочешь уйти, проси у меня что хочешь, я все дам тебе. Зовут же меня мусье Франко.
Петро согласился с радостью и пошел за мусье Франко. А это и был сам дьявол, и Петро не понял этого.
VIII
Стал жить Петро у мусье Франко. У мусье Франко около моря был большой завод с длинными, черными трубами, из этих труб целые дни и ночи дым черный поднимался, и пламя поднималось, и искры летели. Место было низкое, болотистое, все в высоких камышах, гнилое и самое скучное. С раннего утра и до самой поздней ночи убивались христиане у Франко в огне и в пламени неугасимом. Лица их были худые, желтые и печальные. Они ничего не говорили. Мусье Франко заставлял их работать по воскресеньям и по другим праздникам; только и отпускал их на Пасху, на Рождество Христово, на Успение Божией Матери и еще на три праздника: на Николин день, на Св. Димитрия Солунского и Св. Георгия Победоносца. В эти дни он не смел не отпускать их; в эти дни он боялся.
Петро пожалел работников и спросил у одного из них:
– Ты, христианин-человек, за какую цену по воскресеньям и по праздникам трудишься и такой грех на душу здесь берешь?
– За великую, за великую цену, Петро! – отвечал ему работник и отошел от него.
Петро спросил другого. И другой точно так же сказал ему:
– Мы, Петро, трудимся здесь за такую великую цену, которую избави тебя Господь когда-нибудь взять.
И тоже отошел от него.
На первый же день мусье Франко приказал Петро ехать, по условию, в лес за поленьями, и указал ему, какую лошадь в телегу запречь, и приказал ему:
– Не забудь, не говори лошади «э!», а говори ей «ну!».
Петро поехал в лес, срубил три полена и поехал домой.
На возвратном пути он подумал: «Скажу я лошади «э!» и посмотрю, что будет!»
И сказал: «Э!».
Как только он сказал «э!», лошадь сейчас обратилась в чорбаджи Брайко.
Увидал Петро своего бывшего хозяина и спросил у него:
– Как ты это здесь, чорбаджи?
Чорбаджи отвечал ему:
– Вскоре после того, как я прогнал и обидел тебя, я умер. И теперь моя душа здесь мучится за мою скупость и за то, что я у многих людей бедных, так же как и у тебя, деньги съел, иногда обманом, иногда лихвою, иногда хитростью иною… За это мучится душа моя.
– Хорошо! – сказал Петро. Взял полено и бил его крепко; потом простил и сказал «ну!». Чорбаджи опять стал лошадью и отвез его на завод.
На второй день мусье Франко приказал ему взять другую лошадь – черную и ехать опять в лес за тремя поленьями. И опять сказал ему:
– Не забудь, не говори лошади «э!», а говори ей «ну!».
Петро поехал; срубил три полена, а на возвратном пути сказал опять «э!» и ждал, что будет. Увидал он тотчас же перед собой в оглоблях черную спину попа Георгия. Поп сказал ему:
– Вскоре после того, как я предал тебя агарянам, милый сын мой, я умер, и за то, что я не тебя одного, а и других еще из малодушия и боязни не раз в жизни врагам предавал, и за то, что слишком свою старую жизнь жалел во вред другим людям и жил не как добрый пастырь, полагающий душу свою за овцы своя, а как наемник бегал от лютых волков, за это душа моя здесь теперь мучится, милый сын мой. Бей и ты меня за грехи мои… только не крепко, потому что я все-таки как отец хлеб мой с тобою делил…
Ударил его не очень крепко Петро раза два, простил и сказал «ну!». И поп опять стал черною лошадью и повез его на завод.
На третий день мусье Франко опять сказал Петро:
– Поезжай в лес за тремя поленьями; только не говори лошади «э!», а говори ей «ну!».
Поехал Петро на хорошей рыжей лошади.
Срубил он три полена в лесу и сказал и этой лошади «э!». Он уже знал, что увидит перед собой Хаджи-Дмитрия, и как только лошадь обратилась в купца, Петро сказал ему:
– Здравствуй, господин мой, за что тебя наказал так Бог? Ты был человек хороший и добрый и мне жизнь даже спас.
– За гнев необузданный. За то, что я не тебя одного, а многих во гневе напрасно обидел, бил, истязал, из дома своего изгонял и, может быть, иных и жизни во гневе лишил. Вот за что моя душа мучится.
Петро отвечал ему:
– Я бы тебя за это сильно избил поленом, но так как ты мне прежде жизнь спас, то я тебя много наказывать не буду.
И ударил его только раз, и то не крепко.
На четвертый день, когда мусье Франко велел заложить ему большую белую лошадь и опять напомнил, как говорить с нею, Петро не вытерпел и, еще не доезжая до леса, сказал: «э!», и белая лошадь стала епископом.
– И ты скончался, владыко? – спросил Петро, снимая шапку.
– И я скончался, дитя мое! – сказал епископ, печально потупив очи. – Когда тебя изгнали из моего дома, другие телохранители мои и твои побратимы задумали отмстить за тебя, исполняя клятву побратимства и любви, которую они тебе дали. Они зарезали племянника моего писаря и удавили сестру мою параману, сами же разбежались; а я от такого огорчения и стыда всенародного скоро после этого умер. Теперь прошу я тебя, прости мне и не бей меня, твоего старца, потому ты знаешь, что грех мой был больше всего лень и еще то, что я против людей и лукавых слуг моих имел лицо слишком мягкое. Усилий я делать не любил. Ни в чем не нудил себя. А только принуждающие себя восхитят царство небесное. Но не был я ни гневен, ни алчен, ни любострастен, ни завистлив, ни горд.
Ознакомительная версия.
