Ознакомительная версия.
Но должен кратко сказать об одном, несомненно, выдающемся человеке, незабвенном Акселе Ивановиче Берге, так как не думаю, что сегодня о нем помнят даже те, кто ему многим обязан. Лучше меня это сделает официальная страница из Интернета.
"Аксель Иванович Берг родился 10 ноября 1893 г. в Оренбурге в семье русского генерала шведского происхождения. Мать Акселя Ивановича была начальницей женской гимназии в Царском Селе. Первую мировую войну он встретил младшим штурманом линейного корабля "Цесаревич". В конце войны А. И. Берг командовал подводной лодкой Красного Балтийского флота.
В 1937 г. А. И. Берг стал начальником Научно-исследовательского морского института связи и телемеханики. В декабре 1937 г. по обвинению во вредительстве (якобы, неоправданные затраты на НИР и ОКР по созданию новой техники) А. И. Берга арестовали, два с половиной года он провёл в заключении. Там он встречался с очень интересными людьми, которых постигла та же судьба, например с К. К. Рокоссовским (будущим маршалом), А. Н. Туполевым (знаменитым авиационным конструктором), П. И. Лукирским (будущим академиком).
В мае 1940 г. А. И. Берга реабилитировали, его восстановили в воинском звании и он вернулся к преподавательской работе.
В 1941 г. ему было присвоено воинское звание инженер-контр-адмирал.
В 1946 г. А. И. Берга избрали действительным членом АН СССР.
В 1953–1957 гг. А. И. Берг был заместителем министра обороны СССР по радиоэлектронике.
В 1955 г. в составе АН СССР был открыт Институт радиотехники и электроники (ИРЭ). А. И. Берг стал его первым директором.
К этому времени у меня уже появился и "свой ближний круг общения" внутри института, связанный с моими интересами и предпочтениями. Это были два Алика — Алик Гачечиладзе, увлекший меня биологией, с которым я сошелся, что называется навсегда, до его кончины, и Алик Маловичко, заразивший меня сначала туризмом и альпинизмом, а позже — яхтенным спортом.
Близким и надежным товарищем стал мне Мераб Бродзели — мой первый непосредственный начальник, отец моих научных поисков в области измерения наносекундных световых импульсов. Я накоротке сошелся еще с Эриком Керцманом, знатоком тбилисских подвальчиков и ресторанов, познакомившим меня с миром грузинской кухни и научившим меня правильно, по-тбилисски, есть хинкали, и с Вовой Коганом — моим первым дипломником, на котором я стал оттачивать свою доморощенную теорию управления сотрудниками и с которым я потом стал сочинять пародии, шаржи и выпускать юмористическое приложение к институтской газете.
Институт жил полной, интенсивной жизнью классического, академического центра, с широкими научными и культурными интересами, и мягко направлялся дружелюбными покрикиваниями и пухлыми выразительными руками "Вовы", нашего обожаемого всеми директора, лучшего тамады в Академии Наук по всеобщему признанию. (Приложение — "Ученый — тамада"). Сказывалась в общей культуре института "школа Андрониковых", в которой мы тогда все подпали еще и под обаяние старшего брата Элефтера — Ираклия Андронникова (Андроникашвили), были увлечены его первыми публикациями, радиопостановками, видели и слышали его "живьем", в неформальной обстановке. Завидовали одной из наших сотрудниц — Тате Юзбашевой, допущенной лицезреть обоих "Андрониковых" в домашнем окружении.
Мне доставляли радость и мои первые публикации в "Моамбэ" — "Докладах Академии наук Грузии", и получившие наше всеобщее институтское признание воскресные походы небольшими группами по окрестностям Тбилиси, историческим местам, живописным развалинам, — от Армазского ущелья до монастыря Шиомгвеми, или до Бетаниа, где росло "древо желания", — и я уже перестал удивляться все расширяющемуся кругу моих новых друзей.
А как мне нравилось утром скатиться по моей узенькой улочке Бочоришвили, запрыгнуть на заднюю площадку на повороте трамвая к "Воронцовскому" мосту, или даже, не ожидая трамвая, пройти немного, поглядывая с моста на Куру, все время меняющую свой цвет от темного, коричневого, после дождя, до зелено-голубой, изумрудной в ясную погоду, перейти через "сухой мост", войти в Александровский сад и мимо Кашветской церкви выйти на Руставели, на улицу вечного праздника.
Если я шел на работу пешком эту одну трамвайную остановку, то обычно по пути, перед работой, присаживался на несколько минут к знакомому "айсору" (ассирийцу) и тот за два рубля (20 копеек после 1961 года) приводил мои туфли в "боевую готовность".
Чистка обуви в Тбилиси у знакомого чистильщика, у которого это было, передаваемое в ассирийской диаспоре, по наследству, "дело", в виде будки со шнурками и коробочками разных мазей, была таким же обязательным ритуалом, как стрижка волос или еженедельный визит в "Дом быта" на Руставели для отглаживания и "отпаривания"(кажется так называлась эта процедура) моего тогда единственного костюма.
После этих незамысловатых, но, увы, забытых сегодня горожанами, действий, в только что вычищенном и выглаженном костюме (вся эта процедура в "Доме быта" занимала минут пятнадцать-двадцать), с начищенными ботинками, можно было продефилировать по самой нарядной в то время во всей стране улице.
Политая и подметенная ранними утренними дворниками — курдами главная, парадная улица города — проспект Руставели придирчиво оглядывал тебя, и если все было в порядке, благословлял на труд, на свидания или приглашал просто пройтись под тенью вековых платанов. Мне же надо было торопиться, еще оставалось пересечь наискосок проспект от "Интуриста" к голубым елям Дома Правительства, и можно было уже одолевать подъем по Читадзе к фуникулеру. Вот и мой институт, где к концу лета расстилали под деревьями простыни, — в это время года осыпающиеся тутовые деревья роняли тысячи красно-фиолетовых сладчайших ягод.
Как это раньше строили дома, что даже в самый жаркий день вестибюль нашего заведения сохранял прохладу и звуки улицы глохли в нем? В новом здании Института физики, из которого мы уже совсем переехали, не было такого благолепия, таких мраморных ступеней на лестницах, таких оконных ниш и уж, конечно, не было своих лимонных деревьев, шпалерами стоящих в коридорах. А сад во внутреннем дворе до нашего времени сохранял свое великолепие аллей и пышных цветников, за которыми ухаживал, видимо, с дореволюционного времени, "сололакский Мафусаил", переживший все революции и войны (Сололаки — район в верхней части города).
Да, заведение Святой Нины было когда-то идеальным местом для взращивания талантов у благородных девиц, настраивания их на достойную жизнь — это был по существу, как можно было узнать из архивных источников, грузинский вариант "Смольного института благородных девиц".
Ознакомительная версия.
