Вэл Хаузлз - Курс — одиночество

На моём судёнышке жилое пространство ограничивается площадью шесть на шесть футов, при вышине четыре фута десять дюймов. Или скорее при «нижине», если ваш рост шесть футов четыре дюйма, а вес двести десять фунтов. В этом пространстве нужно разместить почти всё, что необходимо для вас и вашей яхты на два долгих месяца. Знаю, что есть и другие грузовые помещения, но они расположены преимущественно в более сырых уголках и обычно заняты запасными парусами, такелажем, плавучими якорями и тому подобным имуществом.

С того времени, когда я служил моряком, мне нравится выполнять процедуры, связанные с навигацией, особенно на малых судах. И не только ради примитивного удовлетворения, которое вы испытываете, нанося на карту аккуратненький крестик, обозначающий вас; общение с внеземными объектами — превосходное «слабительное» для души, если она почему-либо замкнулась в своём тесном маленьком мирке. Видит бог, нас окружает бездна всякой всячины. Прокладывая курс после полуденной обсервации в среду, 15 июня (47° 11 северной широты, 7° 52 западной долготы, лаг 195), я убедился, что меня и моё судёнышко окружает пустынный, по видимости, океан, тысячи миль океана, если смотреть на запад, с редкими безобидными дымками пароходов, которые напоминали мне, что встречный корабль — единственная возможность послать весточку домой. А ведь я обещал посылать радиограммы через день.

Пополудни с правого борта в поле зрения возникло что-то подходящее. Бинокль помог разглядеть небольшой траулер на ходу. Было очевидно, что он не занят ловом. Какой лов на глубине двух тысяч саженей? Может быть, возвращаются с ирландских банок? Я живо достал брезентовый мешок с флагами Международного свода, соединил вместе М-И-К и поднял их на видном месте. В это время судно — испанец, судя по оснастке, — проходило правым бортом меньше чем в миле за моей кормой. Я надеялся, что оно вот-вот изменит курс и присмотрится ко мне, однако ничего похожего не произошло. Ясный тихий день, до вечера далеко, идут домой после напряжённого лова… Наверно, на всём судне только один человек не спит, да и тот клюёт носом у штурвала после сытного завтрака. Я их не осуждал, однако не мог не испытать лёгкого разочарования, спуская и укладывая на место не возымевший действия сигнал. Расцеплять флаги я не стал, чтобы сберечь время при следующей попытке. Кто знает, может быть, он меня и видел, когда я находился по носу, но поленился взглянуть ещё раз, после того как я очутился на траверзе. Совсем не обязательно его винить. Самому надо было живей пошевеливаться. Моё настроение ещё чуточку омрачилось, когда ветер во второй половине дня изменил направление; идя бейдевинд левым галсом, я с трудом держал курс вест с небольшим отклонением к норду.

Пройдено ещё шестьдесят три мили на запад. А вечером в четверг, 16 июня, мы снова заштилели, и паруса лежали в куче на палубе: меньше возни. Второе затишье после выхода из Плимута, но если в первый раз я воспользовался случаем, чтобы немного привести в порядок себя и судно, то теперь никаких безумно срочных дел не было, и задержка выматывала душу. Чем ближе вечер, тем больше сокращалась видимость, и к половине девятого яхту, по-прежнему качавшуюся на волнах с голым рангоутом, обступил плотный туман. Кто любит туман? В нём, как в ночном мраке, есть нечто таинственное, что одним нравится всегда, а другим иногда. Но густой туман таит в себе кое-что ещё, а именно угрозу. Одиночке он хуже любого, самого гнетущего ночного мрака напоминает об одиночестве. В полночь, в шторм, на протекающей посудине вы можете зажечь фонарь «молния» и надеяться, что вас кто-нибудь заметит, непременно заметит, прежде чем судно пойдёт ко дну. При очень сильном тумане вы не питаете таких иллюзий. Вы одиноки не только потому, что с вами никого нет, но и потому, что никто о вас не знает. Тонкий нюанс, и оценить его способен, пожалуй, лишь одинокий субъект, съёжившийся в комок на маленьком плавучем объекте в значительном удалении от ближайшей суши.

Полное безветрие и нулевая видимость — паршивое сочетание, впечатлительного типа вроде меня начинают осаждать всякие мрачные видения, которые можно попробовать прогнать стаканчиком «Будь здоров». Так называется смесь, старательно приготовленная мною и моей женой перед началом плавания; и вот теперь я почувствовал, что пора «почать бочку». Конечно, в Ла-Манше, когда мне было туго, бодрящие свойства этого напитка тоже пришлись бы кстати, однако тогда я не сомневался, что его способность вызывать тошноту возьмёт верх. Зато теперь, среди ползущего со всех сторон влажного тумана и сгущающегося сумрака, настал час проверить действенность целебной влаги. Напиток хранился в двух оплетённых бутылях, привязанных к подволоке по бокам мачты. Одна галлонная бутыль содержала ром, вторая — херес, но, кроме того, в них была полусотня яиц, а также изрядное количество лимонов и тростникового сахара. Которую откупорить первой? Я не помнил, в какой из них херес, в какой ром. Похоже, что правую будет легче отвязать; и я остановил свой выбор на ней.

Хорошо помня, каких трудов нам стоило наполнить и закупорить бутыли, я чрезвычайно осторожно орудовал штопором и извлёк пробку неповреждённой, чтобы потом можно было водворить её на место. Кругом распространился сильный запах. Я бы назвал его приятным. Я понюхал горлышко. Ей-богу, совсем неплохо. Кажется, мы выбрали ром. Воздавая должное памяти милейшей старой леди, автора рецепта, я с торжественным видом потряс бутыль, хотя её содержимое и без того было взболтано лучше, чем если бы она провела эту неделю в чреве бетономешалки. Налив около джиля в толстую кружку, я закупорил бутыль и вернул её на место, оставив штопор в пробке.

Непроницаемый туман, колыхавшийся над открытым люком, очень здорово сочетался с зельем в моей кружке. В ту самую минуту, когда я зажмурился и поднёс её к губам, внезапно раздался гудок, не очень громкий, но до чего же отчётливый. Перепуганный насмерть, я вскочил на ноги, забыл про ограниченное межпалубное пространство, боднул подволоку и нечаянно плеснул себе клопомором в лицо. Не выпуская из рук кружку, я ринулся вверх по трапу, и так как сильно пахнущая жидкость текла у меня по усам, я, хотя никто не назовёт меня скаредом, облизывался на ходу, словно старый кот. Изумительная штука! Ром, яйца, лимон и тростниковый сахар. Чуточку клейкая, пожалуй, но это ерунда. Ожидая, когда сосед даст знать о себе новым сигналом, я глотнул «Будь здоров». Потом вытер бороду. Она слиплась, но сейчас я ничего не мог с этим поделать, как не мог поделать и с приближающимся судном. Второй, гораздо более громкий гудок утвердил меня в моём мнении, что судно находится где-то справа по носу и быстро приближается. Когда ветра нет, яхта руля не слушается, и мне оставалось только ещё раз приложиться к кружке. Сигналы следовали один за другим, перемежаемые тихой бранью с моей стороны. Управившись с бодрящим снадобьем, я взял висевшую под рукой финку и провёл по лезвию большим пальцем — если дело примет плохой оборот (а к тому всё шло), я смогу быстро перерезать концы, крепящие к рубке спасательный плот. Воздух вокруг яхты буквально дрожал от хриплого рёва сирены. После очередного сигнала я отчётливо услышал шум двигателей. Похоже на теплоход. Глухой ровный рокот, всё громче и громче… Я поглядел на привязанное к рубке весло. Нет, не то. Даже если бы я ещё успел разогнать им яхту, всё равно неизвестно, в какую сторону грести. Подумал о моём собственном ревуне, но решил, что в создавшейся ситуации его жалкий писк прозвучит не так, как надо. И тут — только тут! — я вспомнил про аккуратно уложенный в кладовке радарный отражатель.