Между возами шла спокойная широкая фигура Селезнева. Он хозяйственным взглядом окидывал телеги и рыдваны и, как поторапливал раньше при молотьбе, немного покрякивая, так и теперь торопил:
- Собирайся, крещеные, собирайся. Эку уйму лопотины-то набрали.
Какая-то старуха в грязном озяме всплакнула:
- Жалко ведь барахлоть, Антон Семеныч.
- Так... так... - сказал Селезнев.
Горбулин довольным голосом произнес:
- Ай-да, большак!..
Через час по узким таежным тропам, подпрыгивая на корнях, тянулись в черни ирбитские телеги, трашпанки, коробки. Пищали ребятишки, в коробах гоготала птица, мычали привязанные за рога к телегам на веревках коровы, а мохноногие, пузатые лошаденки все тащили и тащили телеги. Поспевала земляника и пахло ей тихо и сладостно. Как всегда, чуть вершинами шебуршали кедры. А внизу, на далекие версты в тропах ехали люди; плакали и перекликались на разные голоса, как птицы.
Человек триста партизан пошли за обозами, на Золотое озеро; на елани осталось не больше сотни. Ушедшие были вооружены пистонами, дробовиками, а оставшиеся - винтовками. Расставили сторожевые посты, часовых и по тайге секреты. Стали ждать.
- Доволен? - спросил Кубдя у Селезнева. - Али еще скребет?
- Как-нибудь проживем, - ответил Селезнев, ухмыляясь.
- Вот и благословили тебя. Должон доволен быть.
В голосе у Кубди слышилось раздражение.
- Не жалуюсь. А кабы и пожалился - какая польза?
- Будто новрожденный ты, ступить не знашь куды.
Селезнев вскинул взгляд поверх головы Кубди и повел рот вбок.
- Слышал ты, - сказал он смягчающе, - Улея-то в персть легла.
Беспалых одурело подскочил на месте:
- Сожгли?..
- Спалили, - ответил просто Селезнев, вынимая кисет. - Ладно бабу во-время увез. Повесили бы. Озлены они на меня.
- Придут седни.
Селезнев завернул папироску, прытко повел глазами и слегка прикоснулся рукой до Кубди.
- Седни не будут, помяни мое слово. А Улея-то только присказка, притча-то потом будет.
Он разослал шинель на землю.
- Ложись, отдохни.
И, положив свое тело на землю, он углубленным, тягостным голосом проговорил:
- Самое главное - не надо ничему удивляться. А там уже и гнести нечему тебя будет, а, Кубдя? Ты как думаешь?
- Я вот думаю, - сказал Кубдя, - что у нас пулеметов нету, а у них три. Покосят они нас.
- Они укоротят, - с убеждением проговорил Горбулин.
Селезнев сорвал травку и начал ее разглядывать.
- Мала, брат, а так можно брюхо лошади набить, беда! - сказал он с усмешкой. - Ноне травы добрые. Оно, конешно, у кого косилка есть, лучше чем литовкой. А я так морокую, что в кочках-то с машиной не поедешь, Кубдя?
Кубдя тоже ухмыльнулся:
- Не поедешь, Антон Семеныч.
Селезнев утомленно закрыл глаза.
- А и устал я в эти дни. Будто тысчу лет прожил. Ты, Кубдя, хиреть начал.
- Во мне-то и никогда жиру не было.
- Это плохо. Без жиру, как без хлеба. Завсегда запасы надо иметь.
Он прикрыл лицо картузом и крупно зевнул.
- Добро в горе хоть гнусу нету. А-то б заели.
И, чуть-лишь прикрыв глаза, сонно захрапел...
Через два дня, поутру, партизаны встретились с атамановцами у Поневеских ворот. Поперек речки Буи лежит восемь громадных камней. Среди них с плеском и грохотом скачет вода, вскидываясь белыми блестящими лапами кверху. У левого берега вода спокойнее; здесь даже можно проскользнуть на лодке. Вверх дальше по Буе - горы, похожие на киргизские малахаи из зеленого бархата, а внизу речная заливная равнина. Партизаны спускались по реке, а атамановцы поднимались кверху.
Атамановцы растянулись по елани длинной цепью, окопались, поставили два пулемета и начали стрелять. Мужики стреляли по-одиночке, тщательно прицеливаясь и разглядывая, не высунется ли казак. Несколько раз атамановцы вскакивали и с неверными криками: "Ура"! бежали на партизан. Но тотчас же падало несколько убитыми и ранеными; атамановцы опять окапывались и торопливо щелкали затворами. Мужики лежали за кедрами и молчали.
На небольшой елани, слева окруженной потоком, справа - чащой, в которой лежала не стрелявшая вторая рота атамановцев, резали высокие пучки и ярко-синие шпорники пули перестреливавшихся. Людей кусали комары, и тех из атаманцев, которых ранило, пекло солнце, они просили пить. Но пить им никто не давал; всем хотелось убить больше тех мужиков, которые спрятались за кедры и неторопливо метко стреляли.
Так они перестреливались около полутора часов.
Наконец, офицеры устроили совет и приказали наступать, то-есть во что бы то ни стало итти на стрелявших из-за деревьев партизан и перебить их. И хотя бежать в высокой, опутывающей ноги траве, было нельзя, и не было надежды, что партизаны побегут и не будут стрелять, - все же мысль эта никому не показалась дикой, и атамановцы, вместе с офицерами, крича "ура" и стреляя, полезли по траве и по чаще. В раскрытые рты набивалась трава, осыпающая неприятную сухую пыльцу. Рядом как-то немного смешно падали раненые и убитые, - атамановцы же продолжали кричать "ура", стрелять и итти вперед. Из-за кедров все так же помаленьку лениво стреляли мужики, и казалось, что дерутся они не серьезно, а сейчас бросят ружья и выйдут просить мировую.
До кедров осталось не более ста шагов, как вдруг мужики выстрелили разом и закричали:
- Ура-а!..
От крика ли, или от чего другого, но все - и атамановцы, и мужики почувствовали, что кому-то нужно от кого-то бежать. И партизанам захотелось кричать. Они остановились и закричали не своим голосом:
- У-а-а-а...
И, повернув обратно, побежали.
Из-за таежных стволов, на окаемок, выскочили мужики в озямах, в ситцевых рубахах и нестройно заорали:
- Товарищи! Бросай винтовки-и!..
- Конец... - думали атамановцы и бежали, сами не зная куда.
Позади себя им мерещилось мужицкое дыхание, оскаленные лохматые лица и меднокрасные пятна заплясали в глазах у атамановцев.
Некоторые из них упали в воду и поплыли на другую сторону. Туда же прыгнули двое офицеров, но плыть они не умели, и, непонятно суетясь руками в воде, офицеры схватились за сучья повисшей над водой талины. В это время на берег выбежали Кубдя и Беспалых и, увидев офицеров, словно, напоказ подождали, когда они крепко уцепились за сучья, тогда, вскинув ружья, выстрелили. Напрягая волну, река потащила тела.
Насилу добежав до конца елани, атамановцы увидали здесь свои пулеметы. Тогда они вновь почему-то почувствовали силу и начали отстреливаться.
- Назад! - оглушенно заорал Селезнев. И, как цыплята под наседку, пригибаясь, мужики побежали в тайгу.
На бегу Беспалых почувствовал боль в холке и, пощупав мокрую штанину, сообразил: "ранен". Он улыбнулся вдруг ставшим белым, как старая кость, лицом и сказал громко Кубде:
