О Димитрове говорили всюду: одни с уважением и любовью, другие со злобой и ненавистью. Жизнь в семье Димитровых стала неспокойной. Часто, когда Георгий возвращался с собрания, отец говорил озабоченно:
— Завтра не ходи.
Сын отшучивался:
— До рассвета, отец, никуда не пойду.
Не раз происходили такие разговоры с матерью:
— Не могу я слушать, когда ты говоришь о собраниях, страшно мне.
— Почему страшно, мама? Ведь я там говорю правду.
— Говоришь правду, но люди ее не любят.
— Не люди, а буржуазия не любит, мама. Мы должны высказывать свою правду перед всеми открыто. Пусть все ее слышат, все поймут нашу правду.
Слово Георгия в семье было веским, с Георгием считались, его уважали братья и сестры. Мать радовало это.
Иногда возникали у Георгия споры с братом Костадином, который было пошел по пути широких социалистов.
— Почему ты идешь против собственных интересов? — говорил ему Георгий. — Можно ли служить и богу и мамоне одновременно? Как ты не можешь понять, что только наш класс, класс рабочих, последовательно борется за социализм? Никакие переговоры с буржуазией, никакие компромиссы с ней, на что готовы идти «общедельцы», нам не помогут. Невозможно достичь того, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Уйди, пока не поздно, от широких. Не делайся охвостьем буржуазии.
Порой в их разговоры вмешивалась мать:
— Не ругайтесь, дети. Все вы одного поля ягодки.
— Ну это, мама, не совсем так. Есть разница между ягодками, — отвечал ей Георгий.
Тогда мать обращалась к другому сыну:
— А ты, Коста, не упорствуй. Иди с Георгием. Нехорошо делиться, ведь братья вы…
— Вот это верно! — подхватывал весело Георгий. — Не должно делиться. Братья мы не только по крови, но и по судьбе…
После таких разговоров Георгий думал о матери: «Умная она, знает, когда и что сказать. Хотя и не все ей понятно в наших делах, но сердцем она с нами, с нашей правдой».
Прошло немного времени, и Коста примкнул к брату. Даже и Лена, самая младшая сестренка, тянулась к Георгию. Ее нередко видели расхаживающей по двору с красным лоскутом на палке. Георгий хватал тогда ее на руки и кричал:
— Браво, Леночка!
— Что раскричался? — вмешивалась мать. — Или и из Лены хочешь сделать знаменосца?
Собрания, на которых выступал Димитров, стали посещаться тайными агентами полиции. За Димитровым установили слежку. Однажды Димитров выступал на собрании в селе Надежда около Софии. Читальный зал был переполнен. Оратор рассказывал об эксплуатации женщин и детей на фабрике, о том, что это ведет к физическому и духовному вырождению трудящихся и к обогащению хозяев.
Пока Димитров говорил, полицейские окружили читальню. Попытались войти, но через толпу не пробраться. Тогда один догадливый полицейский решил влезть через окно. Но окно оказалось за железной решеткой. Полицейский вскочил на подоконник:
— Георгий Димитров, замолчи!
Димитров поглядел на разъяренного полицейского и, улыбнувшись, продолжал беседу. Полицейский вновь закричал:
— Замолчи, Димитров!
— Немного терпения, господин! — ответил Димитров. — Люди пришли послушать меня. Когда закончу, замолчу…
В окне появился второй полицейский, длинноусый, с задранной набекрень фуражкой. Огромными руками он принялся ломать железные прутья решетки, а когда у него из этого ничего не вышло, заревел густым басом:
— Георгий Димитров! Ты арестован! Руки вверх! Ты слышишь?
— Слышу, но имейте терпение, господин старший. Когда закончу, сам выйду… Тогда, если ваша милость захочет поговорить, пожалуйста…
— Будем стрелять!
— Незачем стрелять, господин, еще немного терпения.
В разбитом окне торчали уже четыре полицейские физиономии. Димитров продолжал говорить.
Полицейские утихомирились, слезли с подоконника и стали ждать конца.
Речь продолжалась долго. Усатый полицейский вышел из терпения. Он вновь влез на подоконник и решил действовать. Вынул револьвер и направил его на оратора.
— Замолчишь ли ты, наконец, Димитров?
Оратор обернулся, в лицо его глядело дуло револьвера. Полицейский же ошалело уставился на оратора. Что это? На трибуне стоял совсем незнакомый человек. Полицейский, не веря глазам своим, спросил товарищей:
— Как по-вашему, Димитров это или кто другой?
Ответил оратор:
— Димитров давно ушел. Не пытайтесь его искать, все равно на найдете!
Несколько дней полицейские разыскивали Димитрова. Зашли в дом его. Встретила их мать. Парашкева уже привыкла к таким визитам. И на этот раз она широко раскрыла перед полицейскими двери.
— Пожалуйте! Кого пришли искать?
— Сына твоего.
— У меня много сыновей. Кого именно?
— Ты действительно имеешь много сыновей, но только один из них бездельник и негодник.
— Извините, господин старший, в таком случае и другие сыновья такие же.
— Смотри у меня! — пригрозил стражник и начал обыск.
— Где его скрыла? Говори!
Она показала им комнату, кухню:
— Ищите!
Полицейские лазили под кровать, стучали по старой поржавевшей печке. Наконец мать открыла им чулан, где хранила хлеб, и сказала:
— Посмотрите и сюда, господин начальник, чтобы после не говорили, что мы его укрыли… Смотрите лучше!
— Ты, тетка, кажись, нас разыгрываешь. Гляди, попадешь и ты в тюремную камеру!
— Мы к этому привыкли еще с турецких времен… — ответила Парашкева.
Полицейские продолжали обшаривать каждый угол дома. Один влез на стол и начал саблей прощупывать потолок. Обнаружил темное квадратное отверстие, оттуда потянуло холодом.
— Что там — чердак?
— Чердак.
— Нет ли кого там?
— Проверьте, господин начальник, — сказала Люба, — вот вам и стул, поднимитесь.
Полицейский раздумывал — подниматься или нет.
— Поднимитесь, поднимитесь, господин начальник, — продолжала Люба, — . там не страшно. Разве только паутины много…
— Это ничего, — поддержала Парашкева, — пусть поднимется, чтобы после не говорил, что мы укрываем Георгия… Пусть уж лучше сейчас проверит. Чтобы все чисто было. Пожалуйста! Я помогу…
Полицейский поднялся на стул, сунул голову в отверстие, зажег спичку, огляделся: труба, ржавая жесть да паутина,
— Ничего нет! — буркнул полицейский, соскочив со стула.
— Лучше ищите, господин старший! Всюду посмотрите, чтоб не было потом разговора, — повторяла мать.
— Чудно! Видели же, что он входил в дом…
Полицейские уходили злые. Мать провожала их до калитки, любезная, внимательная. Закрыв калитку, она вернулась в дом.
