Кастро Алвес слушал плывущие над городом звуки атабаке. Никогда он не боялся, как его сверстники, этих африканских ритмов. Он чувствовал себя одним из негров. У Гюго он познал значение свободы, а звуки атабаке говорили ему, что есть народ, который нуждается в освобождении.
Колледж спал в таинственной ночи Баии, спали десятки ребят. Только один из них лежал с открытыми, лихорадочно горящими глазами; доносящаяся из ночи музыка влекла его к негритянской расе. Звуки атабаке манили Кастро Алвеса. И вот ночью в колледже, в спальне, заполненной детскими снами, он готовится ответить на этот зов. Его голос вскоре прозвучит сильнее звуков атабаке, моя подруга.
Тебя я помню, Пернамбуко,
Дремавшим в серебре луны;
Ее лучами убаюкан,
Ты спал, гигант, и видел сны.
Как знать, подруга моя, не отправляется ли это судно, освещенное тысячей электрических огней, прорезающих мрак моря, не отправляется ли оно в порт Ресифе, в край Пернамбуко? Ты приветливо машешь на прощание отходящему судну. С него отвечают, несчетное число рук поднимается в приветствии. Счастливого пути желаем мы кораблю, что отправляется в постоянно обновляемое приключение, завоевывать морские пути. В один прекрасный день уедем и мы и тоже попрощаемся с парочкой, целующейся на песчаном берегу гавани при желтом свете луны. Мы тоже отправимся в Ресифе, город мостов, былую цитадель голландцев. Красив цвет крыш Ресифе, подруга, приветливы и прекрасны мосты над реками. Его храбрые жители с ножом за поясом расхаживают по улицам, по которым ступали величайшие люди прошлого. Набуко[17], и Кастро Алвес, и Помпейя, и многие, кто мечтал об этом городе величайших грез Бразилии.
Этот город видел Нассау[18], его величие, его стремление к прогрессу. Город приютил евреев, и те расширили в нем торговлю. Он разросся, бурный и непокорный, героический и в известной мере авантюрный, бунтарский, как никакой другой из наших городов. Ресифе — легендарный город, в нем напряженная атмосфера будущего. К нему раньше, чем куда бы то ни было, доходят по морю новые идеи и мечты, которые вскоре станут реальностью. И он укачивает их на своей огромной каменной груди. Он дарит им мудрость своих поэтов и ученых, отдает кровь своих героев. Ресифе, героический Ресифе — город революций!..
Во все времена, подруга, когда угнетенный народ восставал, стремясь разорвать оковы, народные ораторы, поэты, романисты и социологи выступали с трибуны, которой служил этот «город над скалами», с трибуны, с которой лучше, чем откуда бы то ни было, слышится мощный голос народа!{25} Город этот обладает притягательной силой для свободной интеллигенции Бразилии, и в него направляются все, будто хотят на его улицах услышать урок, который другие оставили звучать под этими небесами и в этом воздухе, полном прекрасных слов и ритмичных стихов.
Ресифе — замечательный город. В его сердце мечты выросли в действительность. В один прекрасный день, подруга, здесь появится поэт, но не прихлебатель, кормящийся объедками с барского стола, появится поэт, о котором я тебе рассказываю. И он будет говорить об этом городе «освободительных революций», о вечно живом Ресифе, а не о «мертвом, добром Ресифе…». Он будет говорить о городе, где голос народа слышался особенно громко, где родился один из самых бесстрашных народных трибунов и куда другие, родившиеся в иных краях, прибыли закалять сталь своей шпаги, которой станет их слово. Появится поэт, у которого найдутся для этого города самые нежные слова любви. И легенда о Ресифе снова возникнет во всей своей величавости.
Однажды Кастро Алвес, которому было тогда пятнадцать лет, сел на судно и отправился в Ресифе. Он поехал закалять острие своей шпаги, отправился позаимствовать у этого города его пример героизма. Именно в Ресифе, где трепещет сердце Бразилии, возвысился его голос, самый мощный из всех голосов поэтов. В один прекрасный день, подруга, мы тоже сядем с тобою на судно и отправимся в это сентиментальное и героическое путешествие. В каждом камне улицы, в каждом старинном особняке мы найдем напоминание о каком-либо событии, отзвук слова поэта.
За городскими стенами раскинулись плантации сахарного тростника, целый зеленый океан. В те времена еще не было заводов, на которых машины производят сахар. Машинами были негры, и у сахара был привкус крови. Из сахарного тростника родился бразильский сельский аристократ. Бывало, что хозяину энженьо, владельцу негров, изменяли его сыновья, становившиеся друзьями и братьями негров. Бывало, забитые негры поднимались против хозяев и показывали свою силу. В 1823 году во главе негров и мулатов стал мулат Педрозо{26}. Это восстание уже носило до известной степени идейный характер; еще нерешительное и слабое, оно все же было реальностью. Вслед за ним поднял восстание Эмилиано Мандакуру во главе своего батальона мулатов. Священники и поэты стали народными героями провинции Пернамбуко, где управляли хозяева энженьо, у которых трудились рабы. В сахаре, варившемся в котлах, смешивались смех хозяев и слезы невольников. Смешивались веселая действительность аристократов и страшная мечта негров о мщении. Мечта, которая нашла свое подтверждение в голосе поэтов и трибунов.
Интеллигенция скоро начала ощущать трагедию негров. Многие литераторы Ресифе поставили свое перо на службу народу. Обстановка политической и социальной борьбы и революционные настроения, которыми славился Ресифе, не допустили того, чтобы литература там стала «искусством для искусства». Ресифе, где то и дело возникали революционные движения, дал понять литераторам, что назначение искусства — быть полезным человечеству{27}. Этим, в частности, отличался факультет права в Ресифе от многих других высших учебных заведений Бразилии{28}. Идея республики, замечательное движение за освобождение негров от рабства должны были найти в Ресифе самую подходящую колыбель. Сан-Пауло еще пребывал под волшебным воздействием стихов Байрона и был озабочен лишь отысканием новых форм для старых студенческих сборищ, на Сан-Пауло еще лежала печать грусти под влиянием гениальных стихов Алвареса де Азеведо[19] и Фагундеса Варелы, а в Ресифе уже чувствовался дух свободы, навеянный творчеством Кастро Алвеса и Набуко… Ресифе с его мозгом — факультетом права — сделал шаг вперед по сравнению с другими городами Бразилии. Студенчество отказалось здесь от бесполезного отчаяния и презрения к жизни, которое культивировали романтически настроенные байронисты. Ресифе был целиком под влиянием идей французской революции. Рассказы о жизни, которая родилась среди пролитой крови, находили в нем гораздо больший отклик, чем искушающие речи разочарованных поэтов. Гюго был поэтом Ресифе, с трибуны этого города, казалось, говорили ораторы великой революции.
