Это заставило меня более подробно остановиться на том, что сам я думал о «РЯН». Прежде всего, я сказал, что было бы неверно полагать, будто советское руководство думало, что Советский Союз и впрямь может подвергнуться ядерному удару. Скорее, оно пыталось создать такую систему обороны страны, которая позволила бы немедленно оказать противодействие в случае необходимости и тем самым сохранить существующий общественный строй. Я объяснил, что Москву не на шутку встревожила так называемая программа «Звездных войн», и руководство страны невольно задалось вопросом: если вся территория Соединенных Штатов будет надежно защищена от межконтинентальных ракет, то не может ли случиться так, что американская нация, уверовав в свою безопасность, решится нанести по Советскому Союзу внезапный удар?
Иногда, чтобы придать своим лекциям большую живость, я рассказывал что-нибудь забавное. Однажды, например, я решил поразвлечь их анекдотом, в котором повествуется о нелегале, засланном Америкой в Советский Союз. Нелегал прошел отличную всестороннюю подготовку, его документы были безупречны, он бегло говорил по-русски и одевался как русские. Он без труда пересек границу и попытался осесть где-нибудь в глубинке. Однако в этом он не преуспел. И вот как-то раз, выпивая со своим дружком Ваней, он пустился в разглагольствования:
— Ваня, — сказал он, — что я делаю не так? Разве я не говорю на чистом русском?
— Твой русский, Джон, просто превосходен.
— И разве я плохо играю на балалайке?
— О такой искусной игре можно только мечтать.
— И разве не глушу я стаканами водку, как все вы, русские?
— Глушишь, Джон, глушишь. Прямо скажу, уж что- что, а пить ты умеешь.
— В чем же тогда дело?
— А дело, Джон, в том, что ты черный.
Но смеха, увы, не последовало. Возможно, мой рассказ был бы воспринят значительно лучше, если бы слушатели знали, что мой рассказ — всего лишь анекдот. Но они этого не знали и потому отреагировали молчанием.
Зато другой, типично кагэбэшный анекдот оказался значительно более доступен их восприятию. А суть его в следующем.
В принадлежащем КГБ Клубе имени Дзержинского идет торжественное собрание, посвященное очередной юбилейной дате. В зале находится более тысячи старших сотрудников вышеозначенного учреждения. Лицом к ним на сцене, за столом президиума — представители высшего руководства. Двое из них, один постарше, другой помоложе, сидя рядом, беседуют о чем-то между собой, не обращая внимания на доклад, который, как всегда, навевал смертельную скуку. Внезапно старший говорит:
— Ваня, я засек шпиона ЦРУ в наших рядах.
— Правда? И кто же это?
— А вон тот, что сидит в одиннадцатом ряду, посередине, в синем галстуке
— Но как вы узнали об этом?
— Я просто вспомнил надпись на плакате, гласившую: «Враг не дремлет».
Несомненно, работа и зарубежные поездки отвлекали меня от грустных мыслей о моей семье, но не настолько, чтобы вызволение жены и детей из цепких лап КГБ перестало быть главной моей заботой. Важным событием в моей жизни явилось получение мною первого подлинного письма от Лейлы, что произошло зимой 1989/90 года. Когда мне позвонили, и я вдруг услышал в трубке: «У нас на руках письмо для нас от вашей жены», — то тотчас подумал, что оно снова написано под диктовку и поэтому не имеет особого смысла спешить его забирать. Но как только я высказал свое предположение, что это вовсе не то, что хотелось бы мне получить, поскольку опять вместо письма я увижу лишь текст, подготовленный КГБ, звонивший сказал:
— Нет-нет, это совершенно не то, что вы думаете. Пожалуйста, приходите за ним.
На конверте значилось только: «Министерство иностранных дел Англии. Олегу Гордиевскому», и больше ничего. И лишь богатый набор финских почтовых марок ясно говорил, каким путем шло письмо. Вскрыв конверт, я увидел бесценное, написанное от чистого сердца послание — шесть страниц текста, отпечатанного на пишущей машинке через один интервал. Это было первое не продиктованное никем письмо от Лейлы, полученное мною за четыре с половиной года. Я испытывал огромное волнение, читая его. Лейла писала, чтобы я зря не волновался: у них, мол, вес в порядке. И тут же с присущей ей прямотой добавила: «Брось молоть всю эту чепуху, почему ты не можешь звонить. Звони, когда пожелаешь: тебе нечего бояться, никакой глупости я не допущу». Письмо, я решил, было тайно доставлено кем-то в Финляндию. Как выяснилось впоследствии, я оказался прав. Когда нам удалось идентифицировать человека, отважившегося сделать это, я попросил одного из сотрудников отделения английской разведслужбы в Хельсинки встретиться с ним и поблагодарить его от моего имени.
Столь неожиданный поворот событий придал мне новые силы. Я стал регулярно звонить — раз в две недели в заранее обусловленное время. Каждый раз, разговаривая с Лейлой, я приводил какой-нибудь аргумент в поддержку своего мнения о том, что КГБ лишь выиграет, если перестанет препятствовать воссоединению нашей семьи. И тогда же мне сообщили из английского министерства иностранных дел, что один из сотрудников английского посольства в Москве сможет посетить Лейлу и передать ей любую посылку, которую я приготовлю. Тотчас же обежав магазины, я купил девочкам красивую одежду- чудесные курточки на подкладке и многое-многое другое — и аккуратно ее упаковал.
Чтобы точно знать, что Лейла окажется дома, когда к ней направится представитель посольства, мы придумали одну вещь, которая наверняка не даст ей никуда уйти в означенное время. Согласно нашему плану, я должен был во время одного из моих телефонных разговоров с женой сообщить ей день и час, когда позвоню ей в следующий раз, чтобы этот человек смог зайти к ней в тот самый момент, когда она будет ждать моего звонка. Случилось, однако, так, что к тому времени, когда мне предстояло связаться с Лейлой, судьба занесла меня в Новую Зеландию, так что звонил я ей в восемь утра, сидя за письменным столом начальника новозеландской службы безопасности. Окружавшие меня офицеры волновались за меня, тем более, что мне никак не удавалось дозвониться.
— Хорошо, — сказал невозмутимо мой хозяин. — Давайте поступим следующим образом: мы с вами продолжим беседу, а секретарша попробует тем временем связаться с Москвой.
Так мы и сделали. Спустя полтора часа, когда я уже потерял надежду дозвониться Лейле, нас соединили — через спутниковую связь. Я подскочил к телефону.
— Представляешь, — с ходу сообщил я, — звоню тебе из Веллингтона, — это в Новой Зеландии. Звоню из университета, куда меня пригласили прочитать лекции.
Я, как и было задумано, назвал день и час, когда позвоню в следующий раз. В указанное время первый секретарь английского посольства в Москве отправился к Лейле, прихватив с собой посылку, а также пять тысяч фунтов стерлингов наличными и приличную сумму в рублях. Этих денег должно было Лейле хватить на то, чтобы погасить остававшуюся задолженность по квартплате и продержаться как-то последующие несколько лет.
