Костров молча стоял у двери, устремив неподвижный и растерянный взгляд в глубину кибитки, где за плащ-палаткой скрывалась Наталья.
- Что вам надо? - грозно повторил капитан.
Какую-то долю минуты Костров не двигался, потом медленно и нерешительно, словно опасаясь чего-то, шагнул вперед. Приподнял рукой край жесткой плащ-палатки. Внезапная страшная боль ударила в сердце. В глазах, сперва удивленных, но тотчас ставших жестокими и отрешенными, потемнело. Наталья прижалась к стенке, будто пыталась слиться с нею, обхватив лицо руками. Молчание казалось слишком долгим и мучительным для обоих. Но длилось оно мгновение.
- Алеша... - еле слышно прошептала Наталья.
"Муж", - ошарашенно подумал Завьялов. Холодные капли выступили у него на лбу. В эту минуту он готов был бежать, бежать куда угодно, лишь бы не видеть этой страшной развязки. Он стоял за спиной Кострова. Лихорадочным взглядом окинул кибитку: кобура с пистолетом висела у двери, глаза остановились на чугунной болванке возле печи. "Никто не узнает, - обожгло его мозг. - А Наталья будет молчать... Заставлю".
Старая заезженная пластинка крутилась на патефоне. Игла бороздила одно и то же место, и звуки были надсадными, расколотыми.
Наталья дрожала, спрятав лицо в ладонях, плечи ее заострились, и казалось, вот-вот она забьется в истерическом припадке.
- Потаскуха! - сказал Алексей с невыразимой горечью. - Как ты могла?.. - Он плюнул ей под ноги и, резко повернувшись, тяжело взглянул на Завьялова. Тот стоял на прежнем место, сжавшись от напряжения. - А ты кобелячья морда!.. - почти крикнул Алексей, подняв над головой кулак.
- Не надо! Я виновата! - истошно закричала Наталья. Она бросилась к Алексею с безумными глазами, растрепанная, жалкая... Схватила его за руку.
- Меня убей... Я не хочу жить... Я не хочу...
Он оттолкнул ее.
- Пропади вы пропадом! - сквозь зубы процедил Костров и почувствовал такую слабость, словно у него разом отнялись и руки и ноги. И не хотелось больше ни кричать, ни плакать... Только не видеть этого. Никогда.
Хлопнула дверь, и пошатнулась смерзшаяся кибитка.
Наталья упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку. В тишине было слышно, как похрустывает мороз на стеклах. Завьялову казалось, что это именно мороз трещит на стеклах, а не дрова, догоравшие в печке. На душе было мерзко. Его передернул озноб, он поежился. Открыл печную заслонку. Дрова почти догорели, и лишь кое-где из красных, покрывающихся легким пеплом углей вырывались синие язычки пламени. Треснула головешка, рассыпав искры. "Ни черта это не мороз", - подумал Завьялов. Бросил на угли несколько чурок и, сидя на корточках, каким-то отупелым взглядом смотрел на медленно разгорающееся пламя.
Поднялась Наталья. Не говоря ни слова, она начала собирать вещи. Торопливо снимала повешенное за ширмой белье, чулки, носовые платки, все это в беспорядке толкала в чемодан.
- Ты чего надумала? - мрачно спросил Петр.
- Больше я не останусь тут. - Она сдавила виски трясущимися ладонями. - Я не могу!..
- Сиди и не рыпайся, - перебил он сердито. - Подумаешь, трагедия! Немного помолчав, зло добавил: - Я бы его уложил... и не пикнул бы.
Наталья подняла на него испуганные глаза.
- Да ладно... Война все спишет, - махнул он рукой.
- Как это спишет?
- А так. Завтра бой будет... - Он умолк, ждал, что скажет на это Наталья. Она поняла намек.
- Что ты хочешь с ним сделать?
Петр криво усмехнулся:
- Я об него не хочу руки марать. Нас война рассудит. Пуля не щадит ни муженьков, ни любовников... - Он ясно намекал, что и его, Петра, подстерегает опасность; он домогался вызвать к себе по крайней мере сочувствие и удержать ее здесь. Подошел к ней, хотел обнять, но она отстранилась. Казалось, Наталья была неумолима, словно утратила всякое чувство к этому человеку.
- Чего ты задумал? - Наталья посмотрела на него в упор, в самые зрачки глаз, которые ничего, кроме холодности, не выражали.
- Дрожишь за него? Он пойдет на главном направлении. Придется взламывать оборону. Если надо - и грудью.
На шее у нее забилась синяя жилка.
- Как это назвать, Петр? - требовательно спросила она. - Боишься замарать руки, так решил разделаться иначе... Чужими руками.
Он усмехнулся:
- Ох, эти мне сердобольные женщины. Все будем завтра под огнем. Все, понимаешь? И не его, так другого послать придется. А чем этот другой хуже?
Она не нашлась, что ответить, и замолчала.
- Да ты что, всерьез собралась уйти?
Она посмотрела на него неприязненно и вызывающе.
- Видеть не могу этот разнесчастный балаган... Муторно мне здесь...
- Ну и проваливай! - озлясь проговорил он.
Жестко скрипнула дверь. Сбежав по ступенькам, Наталья захрустела по снегу хромовыми, с короткими голенищами, сапожками. Зябко проглядывала сквозь пелену снеговых облаков луна. Наталья шла, не зная куда, по все убыстряя шаги.
Завьялов догнал ее уже на перекрестке дорог, отнял чемодан, удерживая за руку.
- Знаешь что... Перестань дурить! Он тебя не примет. На пушечный выстрел не подпустит. Так что к отходу путей нет. Отрезаны. - Он все более нагонял страха, и Наталья ощутила, как под ударами этих беспощадных слов закружилась голова, отяжелели руки. Она почувствовала себя усталой, совсем разбитой.
Поддерживая под руку, Петр увел ее в близко расположенный штабной домик, уложил спать на тулупе, одну.
Долго она ворочалась, не смыкая глаз. Тупая ломота давила в висках. Лишь один-единственный вопрос: "Что же будет дальше?" - терзал ее сердце, и она, свернувшись калачиком, лежала в углу комнаты - в слезах, одинокая, жалкая, отреченная...
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Круто навалилась зима. Крепчали морозы. Вьюжные снега перемели тропы, занесли просторные и звонкие подлески, камышовые крепи рек.
Туго сковала зима и деревья, и крутобокие взгорья, и речку с тихим названием - Сходня. В немой, стылой неподвижности лежал передний край обороны. Только теплый дымок, стелющийся над землянками, да временами возникающая пулеметная дуэль напоминали о том, что заснеженные поля и перелески не безлюдны.
В обороне, пока не расколота она ревом пушек, прячется все живое и мертвое; окопы и траншеи, переползающие с пригорка на пригорок, через магистральную дорогу, ведущую на Москву, замело снегом. Вымотанные последними боями, бронебойщики команды Алексея Кострова вместе с ополченцами коммунистического батальона коротают время в землянке. Одни, разморенные теплом жарко дышащей печки, прислонились к стенке и дремлют, другие находят удовольствие в письмах, уже зачитанных до дыр, третьи, насупясь, думают о чем-то своем.
Алексей Костров, сидя возле печки, разулся и сушит портянки. К нему подсаживается Бусыгин. От края газеты он оторвал чистую полоску, на пальце свернул козью ножку и закурил.
