Возможно, что просьба моя глупа и безнадежна — тогда сожгите это мое позорное письмо» [1072].
Известный русский дирижер и музыкальный деятель, президент Общества американо-советской дружбы в годы войны, Сергей Александрович Кусевицкий, по словам А. Седых, «немедленно и очень щедро отозвался на эту просьбу».
По поводу сбора денег для Бунина А. Седых сообщал 13 марта 1965 года: «Письмо от 5–12–48 даст вам очень точное представление о степени нужды, в которой жил И. А., и о его моральных страданиях, связанных с необходимостью обращаться за помощью к состоятельным людям. В среднем в месяц я высылал ему 100 долларов. Деньги эти я добывал тем, что продавал некоторым моим знакомым книги И. А. по 25 долларов за экз.; позже он присылал мне на отдельных листках автографы для этих людей, и я вклеивал их в книги» [1073].
Написал он о своей «гнусной, нищей старости в минуту горького отчаянья» и теперь, говорит в письме к А. Седых 19 декабря 1948 года, «очень раскаиваюсь — тем более, что вижу, особенно по нынешнему письму ко мне Марка Александровича, что во всем Нью-Йорке трудно найти среди архимиллионеров больше двух человек, способных дать сто долларов. И говорю вам истинно от всего сердца: не просите ради Бога ничего ни у кого больше» [1074].
Бунин написал «Автобиографические заметки» и отправил 5 декабря 1948 года с уплывшим в Америку П. А. Михайловым Андрею Седых для «Нового русского слова» (напечатаны 26, 27 и 28 декабря 1948 года).
Он взял билеты на 2 января 1949 года для поездки в Русский Дом вместе с Верой Николаевной. Об отъезде на Лазурный Берег писал Зуров автору данной работы 12 августа 1966 года:
«Иван Алексеевич уехал на юг в ужасном состоянии. Я Ивана Алексеевича и Веру Николаевну провожал. Иван Алексеевич задыхался. После двух-трех шагов останавливался и садился на раскладной стул, который я для него накануне купил. Я вел Ивана Алексеевича под руку. От такси до железнодорожного контроля мы шли — с частыми передышками и остановками — десять минут. Иван Алексеевич после болезни страшно исхудал. Был невероятно бледен (после потери крови). До вагона мы его с трудом довели. Он шел открыв рот, дыхания не хватало (астма и склероз легких). У вагона мы увидели Г. В. Адамовича и А. В. Бахраха».
Пробыть на Ривьере Иван Алексеевич и Вера Николаевна надеялись до мая, но задержались «в благодатном краю» (слова В. Н.). «Мы должны прибыть в Париж в воскресенье 15 мая», — сообщал Иван Алексеевич Зурову 15 апреля 1949 года.
«Автобиографические заметки» вызвали некоторые неодобрительные отзывы. Бунин благодарил А. Седых в письме 20 января 1949 года за защиту от «клянущих» его за то, что не расплакался в них «насчет Блока, Есенина (о которых еще и слуху не было в ту пору, о которой я говорил в своих „Заметках“, которые, кстати сказать, ничуть не есть история русской литературы) и за то еще, что старик Бунин позволил себе иметь свое собственное мнение о „поэтическом“ таланте величайшего холуя русской „поэзии“ Маяковского при всей его холуйской небездарности.
Вскоре я пошлю в „Новое русское слово“ свои заметки об Алешке Толстом, — в них скажу еще несколько слов о Маяковском в свою защиту. Я напомню (очень спокойно), как он называл звезды не иначе как „плевочками“, как он описывал свое путешествие по Кавказу: „помочился в Терек, поплевал в Арагву…“ и что он „пел“ об Америке» [1075].
Во Франции было голодно, печататься негде было, и Иван Алексеевич стал подумывать об Америке. А. Седых его отговаривал, в Новом Свете ему бы не понравилось, переезд на другой континент с его здоровьем был бы ему не по силам.
Радовал успех литературных воспоминаний. «Ведь из-за них, — писал Бунин А. Седых 5 апреля 1949 года, — вашу газету рвали у газетчиков с дракой!» [1076] Написал он еще «зернистую вещь — „Третий Толстой“ — об Алешке Толстом — с большими хвалами его таланту писательскому — и с меньшими — таланту житейскому» [1077].
В 150-летнюю годовщину со дня рождения Пушкина Бунин произнес краткую речь 21 июня 1949 года. Он сказал:
«…До самых священных недр своих поколеблена Россия. Не поколеблено одно: наша твердая вера, что Россия, породившая Пушкина, все же не может погибнуть, измениться в вечных основах своих и что воистину не одолеют ее до конца Силы Адовы».
Бунин отказался участвовать в Пушкинском комитете, написал об этом Адамовичу; в комитете участвовал Лифарь. Бунину, по его здоровью, не до комитетов было. А на людях, по словам Веры Николаевны, он «оживляется. Бывает блестящ» [1078].
Летом 1949 года приезжал в Париж А. Седых; перед возвращением в Америку заходил к Бунину 23 августа и сказал, что исхлопотал ему у владельца фирмы «Этам» С. С. Атрана «пенсию» 10 тысяч франков в месяц начиная с сентября, которую Бунин получал до 1951 года, до смерти С. С. Атрана.
Новый, 1950 год не «встречали». Вера Николаевна была у всенощной. Ей теперь трудно стало отлучаться от дома, Иван Алексеевич нередко не мог оставаться один — усилилась астма. «Телефона нет», — записывает Вера Николаевна в дневнике 23 января 1950 года; разрешение на телефон получили через год: 25/12 января 1951 года.
Его книги все распроданы, надо искать экземпляры для перевода на иностранные языки. Шли переговоры о печатании «Жизни Арсеньева» на немецком языке в Австрии. Он готовил русское издание «Воспоминаний», исправлял, дополнял рукопись в апреле 1950 года и продал эту книгу английскому издателю Леману за 106 тысяч франков; издатель Caiman Levy вместе с литературным агентом Бунина Гофманом сократили ее, автор возмущался, потом махнул на это рукой. Издали и французы, и американцы; главные нью-йоркские газеты, по словам Ивана Алексеевича, «хвалили» книгу.
В русской прессе в Америке выступил Георгий Александров со статьей «Памяти Есенина» (Новое русское слово. Нью-Йорк, 1950, 27 октября), защищал Есенина от суждений Бунина о нем в его «Воспоминаниях», необъективных, порочащих поэта, которого читала и пела вся «советская Русь», что, по словам Бунина, еще не является доказательством поэтической ценности Есенина. «Мало ли что пели когда-то в России и задолго до большевиков, и при них; вся мещанская Россия чуть не со слезами пела многие годы „Чудный месяц плывет над рекою“, вся „передовая“, левая — „Есть на Волге утес“ — стихотворение одно из самых глупых во всей мировой поэзии <…> Поэтические достоинства стихов про этот утес столь же не велики, как и стихов „Из-за острова на стрежень“ и „Солнце всходит и заходит“, тоже петых „всей“ Россией. Сходила с ума когда-то „вся“ Россия и от Надсона, Бальмонта… А что сталось с ними теперь? <…>
