Говорили о том, о сём… Вспоминали далекое детство. Рассказывали разные истории, или что-либо прочтенное в книгах. Ленинградка Рита, — бывшая преподавательница литературы много помнила наизусть, не только стихов, но и прозы. К сожалению, она бывала у нас редко, вскоре у неё завелся «друг сердца», и она от нашей компании отделилась.
О лагерях, втором аресте и этапе — говорили мало. Как ни странно, все еще на что-то надеялись. На что надеялись??
Ну, просто не укладывалось в голове, чтобы ссылка и вправду могла быть ВЕЧНОЙ. Нет, что-то должно произойти!
Конечно же, никто не ожидал именно того, что произошло спустя три с четвертью года. Мысль о смерти Сталина никому в голову не приходила. Да и в самом деле, до этого события было еще далеко. Ничто его не предвещало. Ведь мы встречали только 1950-й год.
Надежды наши ни на чем не были основаны, кроме неистребимой жажды человека — надеяться и верить. Жажды жить — а значит — приспосабливаться.
Мы все были очень далеки от политики, среди нас не было ни одного члена какой-либо партии (и коммунистической, в том числе!), так что «политических прогнозов» мы никаких не строили, и о том, что делается «в России» могли судить только по газетам, с большим опозданием, попадавшим к нам. Но всё-таки жили и надеялись…
Я думаю, что еще в нашей жизни очень важны были необходимость или просто желание о ком-то и о чём-то заботиться.
Например, мне — о маме. Друзьям — о моём с мамой быте. Маме — чтобы не потухла печурка и к вечеру поспел горох. Желание заботиться — огромный стимул для человека. И ссылку всё же невозможно было сравнить с лагерем, где никаких забот не могло быть — одно терпение и бесконечное ожидание…
Один из наших юристов, наиболее молодой и энергичный, имевший жену «на воле» и даже летом пока ходили пароходы получавший посылки от неё, — начал строить планы.
Наша деревня, хотя и находилась недалеко от Верхней Тунгуски и Туруханска, но числилась еще в пределах Енисейской области, а не Туруханской. И это давало какие-то надежды.
— Давайте подавать заявления… Быть может, в Енисейске нужны люди со специальным образованием? Ведь Енисейск — город большой, бывший губернский! А тут — какая же мы польза для колхоза?!..
Сначала никто не верил и никаких заявлений не писали. И вдруг:
— Вы слышали? Слышали??
— Александра Петровича вызывали в милицию: — пришла бумага!
— Какая бумага, что вы говорите?
— Разрешение, разрешение пришло!
Оказывается — верно, пришло! Как бомба разорвалась! — В Енисейск! Город с разными учреждениями, магазинами, кино, библиотекой!..
— Конечно же, всем специалистам разрешат! Я же говорил!
Александр Петрович не стал дожидаться весны и пароходов.
Из Енисейска в Ярцево и обратно летали маленькие самолётики — открытые, с пилотом и двумя пассажирами, если таковые находились. Перевозили почту или какие-нибудь «бумаги». С таким самолетиком и улетел Александр Петрович.
Письма от него ждали, как манны небесной!
И письмо пришло.
— Ну, вот! Александр Петрович устроился юрисконсультом в «Енисейторг» И комнату снял без труда, и скоро к нему жена приезжает.
Тут уж все стали писать заявления, а наши юристы начали настойчиво подбивать меня: — Уезжайте!.. Без всякого сомнения! Вы должны ехать ради вашей мамы!
— Ведь мы все постепенно уедем — вы же погибните здесь без нас. Замерзнете к чертям в этом вашем «Парадайзе»!
Я и сама боялась за маму. В конце концов, тоже написала заявление, ссылаясь на возраст и болезни мамы, и надежду, что пригожусь в больнице — как опытная «настоящая» медсестра. Заявление было отправлено.
Не знаю, что сработало из моих доводов, но вскоре разрешение было получено. Мы стали ждать весны.
…Однажды ночью я услышала далёкий гул, а затем грохочущие удары, как будто пальбу из орудий — то там, то здесь, всё ближе и ближе.
— Что это? — спросила мама, тоже проснувшись.
— Не бойся, это просто лед тронулся, — догадалась я.
— А с нами ничего не случится?
— Нет, конечно. Ведь мы высоко наверху, а Енисей далеко внизу. Не беспокойся, спи.
Но мне и самой не спалось, «орудийная канонада» подвигалась всё ближе и ближе… Под утро я задремала, и вышла на крыльцо, когда стало уже совсем светло.
…Боже, что за картина! Енисей был совсем уже не внизу. Всё его русло из огромных вздыбленных льдин, наклонившихся и поставленных как попало на ребро, поднялось выше, чем до половины нашего обрыва, и всё целиком медленно двигалось вниз по течению. Льдины налезали одна на другую, и вдруг рушились со страшным грохотом. Взошедшее солнце заиграло яркими радугами в столпотворении льдин, зажгло искры в остриях граней. Было красиво — и страшно! На берегу, у обрыва, кучками стоял народ — жители Ярцева.
Я подошла к нашим хозяевам: — Как вы думаете, не опасно?
— Да не должно бы, — отвечал наш бородатый хозяин. — А то, давай и впрямь, веди мать в избу — береженого и Бог бережет!
Я побежала одевать маму. Но и в самом деле — ничего не случилось, хотя льдины поднялись чуть ни до самого края обрыва. Еще бы чуть-чуть, и несдобровать бы нашей баньке!
Но потом, днем уже, где-то как будто что-то «прорвало», — лёд разом осел и с грохотом двинулся вниз по течению.
…Мы ждали первого парохода, и наше нехитрое имущество было уже рассовано по узлам и двум ивовым корзинам, которые Павел Васильевич подарил нам — кто-то специально сплел их для нас. До чего же быстро обрастаешь барахлом! Всего-то какой-нибудь год с небольшим, а уже… Но и бросить жалко — ведь всё нужное, а кто его знает, как там еще будет, в Енисейске-то?
Проблема была с Рыжиком и Жучком. Мама упрашивала взять их с собой! Ну, хоть Рыжика!.. Мне и самой было ужасно жаль оставлять этого умного и преданного котишку. Когда я, случалось, сама шла на Енисей за водой с коромыслом и двумя ведрами, — даже зимой, в мороз, Рыжик всегда меня сопровождал, спускаясь по крутой извилистой тропке до самой проруби, зябко тряся всеми своими лапками.
— Брысь, Рыжик! Уходи домой, Рыжик — но он не уходил. Ждал, пока я коромыслом не пробью ледяную корку, не зачерпну воды и, взгромоздив коромысло на плечи, не двинусь в обратный путь! Хорошо, что эта процедура была мне знакома с детства — ведь я выросла в деревне! Только тогда Рыжик, уже не задерживаясь больше, стремительными прыжками несся впереди меня, но и то, время от времени оглядывался — иду ли я? «Не сковырнулась ли со своими ведрами под обрыв?.».
