27
Э о н – очень продолжительный период времени в развитии Вселенной, в течение которого точка равноденствия проходит весь зодиак, то есть ровно 26 тысяч лет.
Так именовалась замысленная Белым трилогия, состоящая из «Серебряного голубя», «Петербурга» и ненаписанного третьего романа «Невидимый град».
Михаил Иванович Терещенко (1886–1958) – миллионер-сахарозаводчик, владелец (совместно с сестрами) издательства «Сирин»; впоследствии, в 1917 году – министр финансов и министр иностранных дел Временного правительства.
К примеру, такой чисто антропософский пассаж, который автор вложил в уста эсера-террориста Дудкина: «Не путайте аллегорию с символом: аллегория – это символ, ставший ходячей словесностью; например, обычное понимание вашего „вне себя“; символ же есть самая апелляция к пережитому вами там – над жестяницей; приглашение что-либо искусственно пережить пережитое так… Но более соответственным термином будет термин иной: пульсация стихийного тела. Вы так именно пережили себя; под влиянием потрясения совершенно реально в вас дрогнуло стихийное тело, на мгновение отделилось, отлипло от тела физического, и вот вы пережили все то, что вы там пережили: затасканные словесные сочетания вроде „бездна – без дна“ или „вне… себя“ углубились, для вас стали жизненной правдою, символом; переживания своего стихийного тела, по учению иных мистических школ, превращают словесные смыслы и аллегории в смыслы реальные, в символы; так как этими символами изобилуют произведения мистиков, то теперь-то, после пережитого, я и советую вам этих мистиков почитать…»
«Человек существовал, когда еще не было никакой Земли, – говорил и писал Штейнер. – Но этого нельзя представить себе… таким образом, как будто он раньше жил на других планетах и в известный момент переселился на Землю. Напротив, сама эта Земля развивалась вместе с человеком. Она прошла, как и он, три главные ступени развития, прежде чем сделаться тем, что мы теперь называем „Землею“. <…> Прежде чем мировое тело, на котором протекает жизнь человека, стало Землею, оно имело три другие формы, которые обозначают как Сатурн, Солнце и Луну. Таким образом, можно говорить о четырех планетах, на которых протекают четыре главные ступени человеческого развития. Дело обстоит так, что Земля, прежде чем стать именно Землею, была Луной, еще раньше – Солнцем, а еще раньше – Сатурном. <…>»
Перед отъездом из Дорнаха на Родину Андрей Белый писал жене (ибо формально, по швейцарским документам, она продолжала таковой считаться): «Последний, верный, вечный друг, – / Не осуди мое молчанье; / В нем – грусть: стыдливый в нем испуг, / Любви невыразимой знанье». Далее последовали другие стихи, все одинаково озаглавленные – «Асе» и с одним и тем же мотивом: «Опять бирюзеешь напевно / В безгневно зареющем сне; / Приди же, моя королевна, – Моя королевна, ко мне!» // […] // «Ты вся как ландыш, легкий, чистый, / Улыбки милой луч разлит. / Смех бархатистый, смех лучистый / И – воздух розовый ланит». // […] // «В давнем – грядущие встречи / В будущем – давность мечты: / Неизреченные речи / Неизъяснимая – Ты!»
«Дневник» этот имеет заголовок «Материал к биографии (интимный)». Он не предназначался для посторонних глаз, хотя и был в свое время конфискован органами НКВД после ареста второй жены писателя – К. Н. Бугаевой. В конце 80-х годов XX столетия материалы за 1913–1915 годы, касающиеся пребывания А. Белого в антропософской общине в Дорнахе, были опубликованы в Париже в составе 6, 8 и 9-го выпусков исторического альманаха «Минувшее», а в начале 90-х годов переизданы в России.
Как бы это парадоксально ни прозвучало, но в марте 1914 года, Асе (Анне) Тургеневой и Андрею Белому (Борису Бугаеву) пришлось официально оформить – нет, не развод (поскольку они жили в гражданском браке), – а, наоборот, самый брак. По швейцарским законам, право на совместное проживание имели только такие пары, кто мог предъявить документы о венчании (остальные подлежали выдворению за пределы страны). Так Ася и Белый, несмотря на переход их супружеских отношений в разряд платонических, вынуждены были пройти через церковный обряд бракосочетания для получения всех нужных документов (в Дорнахе их на сей счет уже неоднократно предупреждали).
Антропософский Ариман – «Дух лжи» – имеет мало общего с Ариманом авестийским, олицетворявшим в первую очередь Мировое начало Хаоса. Другим персонажем демонического соблазна, по учению Штейнера, является Люцифер – «Дух гордыни» и «Искуситель».
В новогоднюю ночь с 31 декабря 1922 года на 1 января 1923 года Первый Гётеанум, где имелось множество деревянных конструкций, сгорел, подожженный политическими и идеологическими конкурентами Штейнера. Возрождение и новое строительство Второго Гётеанума было надолго прервано смертью Рудольфа Штейнера, последовавшей в Дорнахе 30 марта 1925 года.
«Тетками» в антропософской общине звали зрелых, но эмоционально неуравновешенных последовательниц Штейнера (он сам и придумал это прозвище), походивших более на экзальтированных поклонниц какого-нибудь модного артиста, чем на приверженок серьезного антропософского учения. По разъяснению Белого, «теософских тетушек» (другой вариант того же прозвища) волновали главным образом «оккультно-мистические и житейские сплетни».
Сам роман Иванов-Разумник считал высшим достижением не только самого писателя, но и «всей русской литературы последних лет».
Друг детства Сергей Соловьев (1885–1942) к тому времени стал православным священником, а позже (и неожиданно для всех) изменил свою религиозную ориентацию, приняв католичество (что оттолкнуло от него ближайших друзей и знакомых). Занимался в основном литературными переводами, но, страдая с детства наследственным психическим заболеванием, нередко проходил курс лечения в соответствующих лечебницах. Неоднократно арестовывался; умер во время войны в эвакуации, мучаясь манией преследования.
Тогда же Есенин написал статью об Андрее Белом, но она ни при жизни, ни после смерти автора опубликована не была, а потом безвозвратно исчезла в годы Отечественной войны, когда во время оккупации Царского (Детского) Села немецкими войсками погибла значительная часть архива Иванова-Разумника.
А. Белый нашел в романе Льва Толстого фразу, под которой мог бы подписаться любой антропософ (правда, цитируя по памяти, допустил некоторые малозначительные отклонения от толстовского текста): «– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шепотом, – <…> что когда вспоминаешь, вспоминаешь, все вспоминаешь, до того довспоминаешься, то помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете… <…>»
