ДОБУЖИНСКИЙ Мстислав Валерианович
2(14).8.1875 – 20.11.1957
Живописец, график, театральный художник, член объединений «Мир искусства» (1902–1924), «Союза русских художников» (1904–1909). Иллюстрировал и оформлял книги для издательств «Шиповник», «Аквилон», «Петрополис» и др., сотрудничал в журналах «Мир искусства», «Золотое руно», «Аполлон», «Жупел», «Адская почта» (1905–1906). Оформлял спектакли в Московском Художественном театре, Старинном театре в Петербурге, театре В. Комиссаржевской, Малом театре в Москве. Оформлял спектакли «Месяц в деревне» Тургенева (1909), «Николай Ставрогин» по Достоевскому (1913). С 1914 участвовал в оформлении постановок «Русских сезонов в Париже» С. Дягилева. С 1924 – за границей. Обучал рисованию Е. Гуро, В. Набокова.
«Высокий, красивый, белолобый, элегантный, с оттенком петербургского дендизма» (Н. Кузьмин. Рассказы о прошлом).
«Гордый – да. Однако всегда милый, любезный, тактичный, обаятельный человек. Красивый. Высокий. Что-то английское, „лордистое“ во всей фигуре и осанке. Или, вернее, польское, – уж право не знаю (Добужинский – аристократическая польская фамилия, Мстислав и Валерианович – тоже польские имена).
Держится прямо, „в струнку“, голову носит всегда высоко, однако не задирая, не „возносясь“. В походке что-то военное. Сын генерала. Отсюда, быть может, и приязнь его живописи к военным темам. Наследственное, как наследственна (старинный дворянский род) и любовь к старине, эта ретроспективная мечтательность, как выразился удачно Сергей Маковский.
Да, барского, старинного, аристократического в М. В. Добужинском хоть отбавляй, – „за версту несет“. А вот подите же, – левый, если не левейший, по своим убеждениям (кто, например, из всех художников, как не Добужинский, дал в печати 1905–1906 гг. самые острые, едкие и пламенные, несмотря на графическую сдержанность, рисунки?)…
Мне кажется, из этого-то вот противоречия старинно-барского в Добужинском (консервативного) с революционно-демократическим в нем (либеральным) и произошла эта отличная от всех прочих в искусстве, специфически его, Добужинского, ирония.
Отсюда, именно отсюда, получил, сдается мне, начало этот глубоко иронический, жутко-иронический подход Добужинского к современным многоэтажным чудовищам наших городов, к этим страшным железным и каменным мостам, сковывающим вольные некогда берега какой-нибудь Темзы или нашей Фонтанки, к этой застроенности и загроможденности наших стогн, к этой скученности нашей рабочей жизни, к этому „Сегодня“ урбанистической культуры, „Сегодня“ исполинской машинной техники, „Сегодня“ черному от дыма сотен фабричных труб» (Н. Евреинов. Оригинал о портретистах).
«Добужинский был высок и тогда еще не был массивен, как после революции, с очень красивой лепкой головы…С первого же раза он производил впечатление некоторой замкнутости и неприступности. Возможно, он и напускал на себя это, немного подыгрывал.
…Добужа – называл его Александр Бенуа… В самом звуке и медлительность и важность, свойственная манерам и самой моторике Мстислава Валериановича. Слово звучало почти как „вельможа“. Маленького и юркого человека, пройдоху и ловкача, не назовешь Добужа.
…Как-то Мстислав Валерианович мне сказал:
– Всегда гуляйте один. Ходите чаще пешком. Когда я иду с женой или милыми мне людьми, я, в сущности, ничего не вижу» (В. Милашевский. Вчера, позавчера…).
«Добужинский всегда грезит и всегда наблюдает, любит и посмеивается, оплакивает дни минувшие и связан с явью, жестокой, мучительной, подчас безотрадной, подчас увлекающей терпким волшебством. В Добужинском отлично уживаются эстет, забавник и психолог: эстет, сентиментально оглядывающийся назад на милые петербургские могилы, на милую русскую провинцию времен очаковских, забавник, умеющий, как никто, очаровать игрушечной чертовщиной, психолог, более глубокий, чем это кажется на первый взгляд, знающий цену искушениям и призракам жизни» (С. Маковский. Добужинский).
«Искусство Добужинского, действительно, скромное, тихое искусство… однако в этом скромном и тихом искусстве заложена та крупица подлинности, которую следует особенно ценить и которой лишены многие другие и весьма гордые, знаменитые и блестящие произведения. Это необычайно искреннее искусство вполне свидетельствует об искренности и душевной правдивости художника. Не все в Добужинском одинаково ценно; попадаются и в его творении, будь то иллюстрации или театральные постановки, вещи надуманные и потому менее ценные…Там же, где он остается совершенно самим собой и где задача, которую он себе ставит, ему по душе и в его средствах, где ему не приходится ни хитрить, ни что-либо „прятать“, он создал и создает вещи, полные неувядаемой прелести. Иной его вид российского захолустного города, иные его пейзажи худосочной, но милой русской природы, иная его виньетка обладают такой остротой и такой чувствительностью, что эти произведения не перестают действовать на сердце и на воображение… Что же касается не художника, а человека Добужинского, то он несомненно принадлежит к разряду наилучших и наипленительных. Беседа с ним создает всегда то редкое и чудесное ощущение уюта и какого-то лада, которое мне представляется особенно ценным и которое всегда свидетельствует о подлинном прекраснодушии. Добужинский – человек с прекрасной, светлой душой!» (А. Бенуа. Мои воспоминания).
наст. имя и фам. Аминад Петрович (Аминодав Пейсахович) Шполянский;25.4(7.5).1888 – 14.11.1957
Поэт, сатирик, мемуарист. Публикации в журналах «Новый Сатирикон», «Красный смех», «Будильник» и др. Автор миниатюр для театра «Летучая мышь». Сборники стихотворений и прозы «Песни войны» (М., 1914; 2-е изд., 1915), «Дым без отечества» (Париж, 1921), «Накинув плащ» (Париж, 1928), «Нескучный сад» (Париж, 1935), «Наша маленькая жизнь» (Париж, 1927) и др. С 1920 – за границей.
«Французский пароход „Дюмон Дюрвиль“… принял на свой борт группу „русских ученых и писателей“ [в 1920 году. – Сост.]. Ученых среди них не было ни одного. Небольшой, упитанный, средних лет человек с округлыми движениями и миловидным лицом, напоминающим мордочку фокстерьера, поэт Дон-Аминадо (Аминад Петрович Шполянский) вел себя так, будто валюта у него водилась в изобилии и превратности судьбы его не касались и не страшили.
Аминад Петрович старался держаться поближе к коммерсанту Аге, тоже попавшему в группу „русских ученых“.
…По палубе прохаживался Дон-Аминадо с мадам Агой. Он интимным голосом декламировал Блока. Она поеживалась и втягивала голову в воротник пальто, как будто ей щекотали шею.
