По окончании военного совета 22 марта старшие начальники разъехались: генерал Улагай отправился к своей армии, генерал Сидорин в Евпаторию к своим донцам, генерал Кутепов в Симферополь. На местах началась работа по реорганизации Крымского, Донского и Добровольческого корпусов, производился учет материальной части, войска приводились в порядок.
Мой штаб, совместно со штабом командующего флотом, подробно разработал предстоящую операцию по овладению выходами из Крыма. Для начала наступления ожидалось лишь прибытие вышедших из Константинополя транспортов с углем. Для участия в операции, помимо корпуса генерала Слащева, были намечены части Добровольческого корпуса: дроздовцы и алексеевцы. По завершении операции я наметил сосредоточить добровольцев в северо-западной части полуострова, возложив на Добровольческий корпус оборону Перекопского перешейка, части же Крымского корпуса сосредоточить к востоку и возложить на них оборону перешейка у Салькова и Геническа; эшелонированный вдоль линии железной дороги и имея весьма малый фронт, корпус мог передохнуть и спокойно произвести намеченную реорганизацию.
Из Симферополя прибыл и. д. губернатора Перлик. Начальника губернии чрезвычайно беспокоил вопрос о продовольствии городов. Вследствие расстроенного транспорта подвоз хлеба из северной хлебородной части полуострова в города южного побережья совсем прекратился, что, в связи с прибытием в Крым большого числа войск и беженцев, делало вопрос о продовольствии этих городов особенно острым. Большой недостаток ощущался и в других предметах продовольствия. Не хватало жиров, чая, сахара. Беспорядочные, самовольные реквизиции войск еще более увеличивали хозяйственную разруху и чрезвычайно озлобляли население. Необходимо было принять срочные меры, чтобы остановить дальнейшую разруху.
С приходом армии в Крым чрезвычайно усилилась работа большевистских агентов. Работа эта последнее время особенно сильно велась среди крестьянского населения. Хотя в Крыму земельный вопрос и не стоял так болезненно, как в прочих частях нашего отечества, но и здесь, особенно в северных земледельческих уездах, агитация на почве земельного вопроса могла встретить благодарную почву. Что же касается уездов Северной Таврии, с крупными селами и громадными помещичьими имениями, то вопрос этот стоял там особенно остро. По имевшимся оттуда сведениям, враждебная нам пропаганда среди крестьян имела там большой успех. Начальник губернии также придавал исключительное значение ознакомлению населения со взглядами власти на земельный вопрос.
Благодаря тому что генерал Деникин до последнего времени не решился разрубить этот гордиев узел и дальше бесконечного обсуждения в комиссиях вопрос не пошел, а за это время враждебные нам группы успели использовать его как орудие политической борьбы, вокруг этого вопроса создалась такая сложная, болезненная атмосфера, что даже и сочувствующие нам общественные группы и благонамеренные органы прессы окончательно потеряли под ногами почву.
Пресса в Крыму была представлена целым рядом повседневных изданий: «Юг России», «Крымский Вестник», «Вечернее Слово» и «Заря России» в Севастополе, «Таврический Голос», «Время», «Южная Речь» в Симферополе, «Ялтинский Вечер» в Ялте, «Евпаторийский Курьер» в Евпатории, «Вечернее Время» в Феодосии и т. д.
Конечно, камертон давала севастопольская пресса: «Вечернее Слово», редактируемое Бурнакиным, листок монархического оттенка, «Юг России» под редакцией Аркадия Аверченко, газета умеренного направления, и «Крымский Вестник», либеральничавший еврейский орган. Серьезного государственного органа не было.
После смерти пресловутого Освага на территории Вооруженных сил Юга России образовался целый ряд вскармливаемых правительством информационных органов: «Пресс-бюро», «Редагот», «Инфот», «Осогот», «Политотдел» и т. д. Все эти органы стоили огромных денег и, пополненные прежними сотрудниками Освага, вели почти безответственную и в большинстве случаев явно вредную работу. Цензура была поставлена совершенно неудовлетворительно. Места цензоров занимались в большинстве случаев строевыми офицерами, не обладавшими ни необходимыми сведениями, ни достаточным кругозором. Сплошь и рядом статьи совершенно невинного характера, почему-либо казавшиеся цензору подозрительными или просто ему непонятные, не пропускались, зато подчас по недомыслию на столбцы газет попадали заметки определенно провокационного характера; то сообщалось «по сведениям из осведомленного источника» о «предстоящем назначении на ответственный пост» какого-либо лица, успевшего предыдущей деятельностью своей вызвать общее неудовольствие, то появлялось известие о намечаемой «реформе в армии – снятии с офицеров погон» и т. д.
В нервной, напряженной обстановке тех дней подобные известия встречались весьма болезненно. За последнее время во всей прессе с исключительной горячностью обсуждался вопрос о стеснениях цензуры, предъявлялись требования «предоставить свободу печати» и т. д. Шумиха принимала недопустимые размеры. Я пригласил к себе всех трех редакторов газет. Предложив им чаю, я высказал большое удовлетворение видеть у себя представителей местной прессы, наиболее близко стоящей к органам правительственной власти, к голосу которой, конечно, прислушивается провинциальная печать.
– Некоторые из вас, господа, знают меня, вероятно, по прежней моей деятельности и знают, что я всегда был другом печати. Печатному слову я придаю исключительное значение, особенно в настоящие дни, когда вся страна, весь народ не могут оставаться в стороне от событий, переживаемых родиной. Уважая чужие мнения, я не намерен стеснять печать независимо от ее направления, конечно, при условии, если это направление не будет дружественно нашим врагам. Вместе с тем я должен указать вам, что мы находимся в положении исключительном.
Мы в осажденной крепости – противник не только угрожает нам с севера, но мы вынуждены нести охрану всего побережья, где можно ожидать высадок его отрядов. При этих условиях мы не можем обойтись без цензуры. В самых либеральных государствах на театре военных действий, а тем более в осажденных врагом крепостях, самая строгая цензура неизбежна. Эта цензура не может исключительно распространяться на военные вопросы, ибо во время войны, а тем более войны гражданской, где орудием борьбы являются не только пушки и ружья, но и идеи, отделить военную цензуру от общей невозможно.
Я не сомневаюсь, господа, в вашем патриотизме и очень бы хотел избавить вас от тех стеснений, которые мешают вашей работе. Вместе с тем, будучи ответствен за то дело, во главе которого стою, я вынужден принять меры для ограждения армии и населения, под защитой армии находящегося, от всего того, что могло бы им угрожать. Я предлагаю на ваше усмотрение два выхода: или сохранить существующий ныне порядок, причем я обещаю вам принять все меры к тому, чтобы упорядочить цензуру, чтобы подобрать соответствующий состав цензоров, или, освободив печать от цензуры, возложить всю ответственность на редакторов. В этом случае последние явятся ответственными перед судебной властью. В случае появления статей или заметок, наносящих вред делу нашей борьбы, они будут отвечать по законам военного времени, как за преступление военного характера. Должен обратить ваше внимание, что по военным законам действия, наносящие вред нам и служащие на пользу противника, караются весьма строго, вплоть до смертной казни. Обдумайте, господа, мое предложите и дайте мне ваш ответ.
