Хорошим примером для сравнения является подробно описанное Говденом взятие в 1194 году Тикхилла и Ноттингема, последних центров сопротивления Иоанна. Оба раза мы читаем о посылке делегатов, которые сначала убедились в присутствии короля и двух высших духовных лиц, выступавших в роли посредников. Под Тикхиллом это был епископ Дарнхемский, Гуго дю Пуисэ, который смог склонить гарнизон к безоговорочной сдаче, как будто поручившись капитулянтам за то, что в этом случае им будет гарантирована «vita et membra». Он, вероятно, до некоторой степени знал Ричарда. В Ноттингеме, где дело дошло до боя и виселиц, убедить гарнизон в преимуществе капитуляции «in misericordiam»[189] смог Хьюберт Уолтер. Автор «Histoire de Guillaume le Marechal», сообщая об этих событиях и комментируя последовавшую в конце концов безоговорочную сдачу, замечает, что осажденные поступили благоразумно, так как благодаря этому значительно смягчили свою участь. Затем он хвалит Ричарда за снисходительность, и хотя он, что касается кротости, видит его из-за расстояния во времени, вероятно, слишком преображенным, соответствует действительности то, что над сторонниками Иоанна не устраивался кровавый суд, и их, как правило, отпускали после уплаты денежного штрафа. У нас есть и другой подходящий пример, на этот раз подробно описанный Амбруазом, который, в сущности, подтверждается Радульфом Коггесхэйлом, а также арабской стороной. Речь идет о взятии ад-Дарума в мае 1192 года. Мы узнаем от Амбруаза, как Ричард во время осады отклонил предложение о сдаче на определенных условиях — он не был также сторонником этого и под Аккой, что привело к штурму и смерти многих мусульман. Однако части осажденных удалось укрыться в башне, и когда их положение стало безнадежным, они сдались, не выдвигая никаких условий. Не было никакой резни, они были взяты в плен Следовательно, условием для пощады была безоговорочная капитуляция «in misericordiam», во всяком случае, в ситуациях, когда падение крепости было неизбежным. В падении же маленького замка Шалю никто не сомневался. Кроме того, речь шла о мятежниках. Желание вести переговоры — было самой большой ошибкой, которую мог допустить гарнизон в этой ситуации, и едва ли, предлагая сдачу непригодной для обороны крепости, можно было купить королевскую милость. Впрочем, Ричард, как сообщают Коггесхэйл, Гервасий и Говден, — милость не предсказуема — подарил жизнь именно стрелку, смертельно ранившему его. Итак, то, что преподносится нам как особая жестокость, при более близком рассмотрении становится нормой. При этом особый барьер для нашего понимания представляет существовавшая в то время «круговая порука»: наказывались, по крайней мере лишались жизни, не восставшие феодалы, а их вассалы и крестьяне. Для иерархически мыслящего жителя средневековья было, очевидно, также и с точки зрения теории оправданным — к тому же еще и во время войны, — что желая наказать господ, наказывали слуг, и даже церковь, как подтверждает практика наложения интердиктов, следовала этим правилам. Только тогда государя считали жестоким, когда он при подавлении восстания посягал на жизнь дворянина. Те несколько человек, удерживавшие по приказу своего господина замок Шалю-Шаброль, знали, что вследствие обычной для их культурного круга «представительской системы» при немилости короля они будут повешены.
Возможно, изложение событий Коггесхэйлом позволяет нам более точно восстановить начало развития событий перед замком, чем категорическое свидетельство Говдена об отказе принять капитуляцию на определенных условиях. Именно здесь мы читаем, что маленький гарнизон ожидал помощи виконта и считал, что осадой руководит не сам Ричард, а кто-то из его свиты. В конце концов, несколько незначительных рыцарей могли, конечно, и не знать короля лично. Эго привело бы к смещению акцентов: речь шла бы не о предложении королю неприемлемой сделки и тем самым о дальнейшем проявлении непокорности, просто горстка защитников неправильно оценила ситуацию, но так как они уже оказали сопротивление и этим задержали Ричарда перед своим замком, то теперь не могло быть и речи о милости. Вполне возможно, что тот поклялся одной из обычных в то время кощунственных клятв повесить их. Во всяком случае, при первой встрече осаждавших с защитниками ошибку, должно быть, допустил гарнизон, который находился в полном неведении о механизме проявления королевской милости, или, согласно Коггесхэйлу, не понимал, в каком положении оказался. Маловероятно, что Ричард исключительно из кровожадности отклонил безоговорочную капитуляцию, морально обязывавшую его помиловать защитников. Он безусловно стремился к скорейшему успеху, что едва было бы возможно, если бы он настаивал на осаде каждой отдельной крепости до ее падения. Оптимальным был бы вариант, когда бы все крепости открывались сразу же, без осады. Но если бы никто не ожидал пощады, то нужно было бы рассчитывать на более длительный поход. Так как войско Ричарда состояло из наемников, то это означало бы, что кампания обошлась бы ему дороже. С другой стороны, можно предположить, что гарнизон не продолжал бы сражаться, находясь в безнадежном положении, если бы ему была предложена альтернатива. И если он не сдавался, то, вероятно, только потому, что всем, действительно, было объявлено, что они будут повешены. И тогда только угроза неминуемой смерти объясняет поведение стрелка. Мы видим, что фатальным фактором, имевшим столь трагические для Ричарда последствия, стала не его беспощадность, заключавшаяся в том, что он имел обыкновение казнить гарнизоны мятежных крепостей, или решил повесить именно этот после взятия замка, а в том, что он пообещал ему это, заставив тем самым всех несколько дней жить в смертельном страхе, поэтому, несмотря на продолжительные бомбардировки и угрозу обвала башни, защитники все еще оставались за ее стенами. Сочетание безвыходного положения одной стороны с беспечностью другой — его собственной, с которой он находился под стенами обреченного на гибель замка — оказалось для него в итоге смертельным.
26 марта 1199 года после ужина, в сумерках, Ричард отправился к замку, без лат, защищенный только шлемом и большим прямоугольным щитом, который, как обычно, несли перед ним. Подробности, сообщаемые нам Коггесхэйлом, вместе со сведениями, знакомящими с особенностями местности, позволяют предположить, что эти события можно восстановить вплоть до последовательности движений. Вот как все происходило. Осада продолжалась уже три дня, были взяты внешние и внутренние стены, для чего, вероятно, не потребовалось особых усилий. Теперь король стоял под круглой башней небольшого диаметра, но значительной высоты. Чтобы обрушить это последнее убежище осажденных, саперы рыли подкопы. Памятный знак указывает сегодня место, где, должно быть, стоял Ричард: всего в нескольких метрах от башни. Если он пришел, чтобы ускорить саперные работы, для этого больше подошло бы место напротив башни, ввиду ограниченного пространства; но будь это также любая точка рядом с фундаментом башни, стрелок находился бы в тех же самых условиях: во всяком случае, он был на самом верху башни, а его жертва слишком близко к основанию, но, однако, вне мертвого угла. Это и сыграло решающую роль. Условия видимости, вероятно, были не из лучших, но силуэт Пьера Базиля — это имя рыцаря, который согласно Бернару Итьеру и Дицето произвел выстрел, — достаточно отчетливо выделялся на фоне неба — как бы то ни было, нужно было сильно запрокинуть голову, чтобы наблюдать, находясь у основания башни, за тем, что происходило у бойниц. Но это было задачей нападающих, и не осталось незамеченным, что там уже целый день находился человек, которому удалось остаться невредимым. В то время, как он внимательно наблюдал за событиями внизу, его никто не принимал всерьез. Затем этот одинокий страж выступает вперед. Ричард увидел его и что-то крикнул ему — тогда тот неожиданно поднял арбалет и прицелился в короля. Тот развернулся, и стрела глубоко вонзилась в его левое плечо, рядом с шейным отделом позвоночника. Стрелок, наверное, целился прямо в сердце. Коггесхэйл отмечает, что Ричард недостаточно пригнулся, укрываясь за щитом. Несомненно, так оно и было, но это, пожалуй, не главное. Так как даже если бы он, оборачиваясь, еще сильнее наклонился, то щит, который «несли перед ним», не смог бы защитить его от стрелы, пущенной почти вертикально сверху. Следовательно, положение щита было неэффективным, а его использование механически бездумным. Если бы щит удерживался непосредственно над головой, — что уже едва ли было возможно, принимая во внимание рост щитоносца, — то Ричард не смог бы увидеть стрелка. Но так как он его видел, означает также, что Ричард находился в его власти. Времени, для того чтобы воспользоваться щитом, уже не было. Возможно, конечно, король и его окружение считали, что у человека на башне нет арбалета, а в тексте Коггесхэйла высказывается предположение, что стрелок, прибегнув к хитрости, таился до тех пор, пока его цель не попала в прицел. Во всяком случае, шансы Ричарда противостоять полному решимости стрелку были малы, тем более, что он не осознавал грозившей ему опасности.
