«Конечно, христианство выражается и в форме логической, в символе; но это выражение не отрывается от других его проявлений. Христианство предполагается, как наука, под названием богословия; но это не более, как ветвь учительства в его целости. Кто отсекает ее, иными словами, кто отрывает учительство (в тесном смысле преподавания и толкования) от других его видов, тот горько заблуждается; кто обращает учительство в чью-либо исключительную привилегию, тот впадает в безумие; кто приурочивает учительство к какой-либо должности, предполагая, что с ней неразрывно связан Божественный дар учения, тот впадает в ересь: ибо тем самым создает новое, небывалое таинство – таинство рационализма или логического знания». «Учит вся Церковь, иначе: Церковь в ее целости: учащей церкви, в ином смысле, Церковь не признает».
И это нисколько не противоречит тому, что служение словом возложено преимущественно на клир как его обязанность. Иерархические лица суть только официальные церковные учители, несут в этом случае лишь обязанность, но не имеют привилегии. Ибо в Православной Церкви ни пастыри Церкви в сфере учительства не изъяты от возможности заблуждаться, ни миряне не лишены права и способности изрекать учение, согласное с истиною. Потому-то в Церкви даже тот, кто в глазах мира ниже всех в сонме верных, но воспитан во всяком благочестии, может, если видит кого-либо из собратий, даже высших себя, даже высшее иерархическое лицо, совращающимся с пути истины, обличить его законным, каноническим способом перед лицом Церкви. Подобным образом и в сфере церковного управления: авторитет иерархии обнаруживается в богодарованном ей праве вязать и решить, то есть отделять преступных членов Церкви от духовного общения с нею, равно как и снова принимать в это общение кающихся.
Необходимо остановиться и на другом отличительном признаке Православной Церкви, которому Хомяков уделяет значительное внимание в вышеупомянутых нами трех брошюрах. Этот отличительный признак составляет: неизменное и ненарушимое хранение догматов, Преданий, установлений и церковных обычаев в том самом виде, в каком они существовали в Церкви в первые восемь веков христианства. Но это величайшее достоинство Православной Церкви, имеющее первостепенное значение для судьбы всего мира, в глазах противников Православия очень часто оказывается предметом его осуждения в неподвижности и застое, в отсутствии жизненности и развития. По поводу этого обвинения у Хомякова в третьей его брошюре имеются блестящие страницы, в которых выясняется различие между православным раскрытием христианского учения и тем развитием или прогрессом, которого требуют от Церкви протестанты.
Раскрытие или развитие христианской истины?
Составляет ли неизменное и нерушимое хранение догматов, Преданий и установлений церковных в Православии его достоинство и силу или же это удивительное постоянство есть не более как застой и неподвижность мысли?
Последнее обвинение люди Запада чаще всего направляют на Восточное Православие, в котором никак не могут усмотреть жизненности и развития.
Легко понять, что это обвинение имеет своим источником пресловутую идею прогресса, которую протестантская мысль приписывает и христианскому учению.
По некоторым причинам нам с вами не стоит подробно останавливаться на возражениях, которые со времени Хомякова обогатились аргументами исторического порядка. В нашу задачу входит выслушать только возражения самого Хомякова. Но не будет лишним сказать о том, что в свете современного религиозного сознания протестантская идея развития в применении к христианскому учению представляет величайшую опасность, на которую следует указать прямо.
Тот же фашизм – разве он не является закономерным результатом развития религиозного рационализма? Для православного сознания совершенно ясен протестантский источник этой доселе опасной политической доктрины. Скрытый в отрицании Откровения и соборного разума Церкви, он породил сначала религиозный субъективизм и его убеждение, что каждый может иметь свое понятие о Боге и относиться к Нему по-своему. Из этого субъективизма развилось далее такое понимание христианства, из которого немецкая (протестантская) наука удалила сначала Откровение, а затем и Божество Иисуса Христа. На той же почве возникло отрицание исторической личности Спасителя и распустились ядовитые цветы различных философских учений с преобладающим уклоном к пантеизму и пессимизму. Достаточно сказать, что пантеизм утверждает зло как необходимое условие бытия. Даже практический разум Канта требует делать добро без уничтожения зла. А безумный Ницше, вместо стремления к добру, призывает к созданию «сверхчеловека», ради которого должно уничтожаться все слабое. Не отсюда ли ведет свое начало человеконенавистническая теория фашизма?
Безусловно, он давно уже созревал в идейных недрах протестантского религиозного рационализма, который в философии Канта завершился роковым разрывом разу ма с истинным бытием. Именно этот великий мыслитель совершил страшный акт Богоотчуждения человеческой мысли, превратив познаваемую действительность в призрачное явление и объявив ее сущность непознаваемой «вещью в себе». Это он лишил действительность ее души, ее подлинной сущности, ее связи с вечным Источником бытия, с Богом, и присвоил человеческому разуму авторские права в создании мира. Поскольку разум познает, постольку он и создает познаваемый мир – вот идея, убившая для немецкой мысли живую действительность и разрешившая творить ее по образу и подобию своего самоутверждения, которое желает себе только силы и власти.
Такова одна из линий рационалистического прогресса, не имеющего ничего общего с раскрытием христианской истины в сознании верующего народа. Развитие христианской идеи в протестантском понимании – это есть не что иное, как переработка этой идеи в человеческом разуме, по законам его греховного существования; это уход от живого опыта веры к самостоятельной оценке ее непостижимого Предмета; это отрыв мысли от переживания, от жизни; это присвоение разуму исключительных прав на познание истины; это, в конце концов, уход из Отчего дома на страну далече (Лк 19, 12), часто без всякой надежды на возвращение.
Совсем по-иному совершается раскрытие христианской истины в Православной Церкви; не развитие, не прогресс, повторяем мы, а раскрытие, выяснение этой всегда неизменной истины, неизменной по своему совершенству. Прежде всего необходимо сказать, что «христианство дано людям не как диалектическое построение, не для гимнастики мысли, а как учение любви, для воздействия на жизнь людей, для нравственного возрождения человечества». Отсюда с неизбежностью следует, что христианская религиозная мысль может уяснять себе смысл христианства только по мере действительных успехов нашей воли в осуществлении любви. Если человек не почувствует ее живого дыхания в жизни, он никогда не уяснит себе сущности и смысла христианства, он никогда не продвинется вперед в познании истины. Раскрытие религиозных истин может совершаться не иначе, как в уровень с опытом, с жизнью, по ее требованиям и нуждам. Так именно и слагалось догматическое учение Вселенской Церкви: по мере надобности, по мере накопленного опыта в нравственной жизни христианского мира.
