Татищева пустили беспрепятственно, в Москве он сразу позвонил Еве — кого не знала она из русских парижан?! — и Ева привела его на встречу со мной… по пути, на улицах, в магазинах, уча его, как вести себя в ожидании слежки, и проверяя, насколько он храбр. (Оценила что: побаивается, но — пересиливает.) Сам предмет переговоров (вопросы наизусть, ответы на память) тогда казался важен, потом ничего важного из них не последовало, но знакомство — состоялось; и нескольким близким друзьям Татищев понравился: был мил и остер в разговоре, не напряжен от конспиративности, рассказывал забавно о левом перекосе парижского студенчества и всей интеллигенции… У Степана и язык русский хороший. И прямодушное лицо, и глубинная взволнованность Россией… Еще второй раз он приезжал туристом, мы виделись снова у Евы, опять без большого дела, но все более осваиваясь. Рождалось полное доверие…
И вдруг весной 1971 та же Ева принесла поразительную новость: Степан Татищев назначается в Москву французским культурным атташе — на целые три года! Невероятная удача, которыми мы не были избалованы… На три года — достоверный надежный постоянно действующий дипломатический канал, — не ждали мы!
Степан Татищев — отцу
Из писем января 1972
Moscou, Ambassade de France
Service culturel, scientifique et technique[337]
Дорогой Тятенька,
Ну, наконец, мы окончательно поселились — расставили мебель, повесили картины, Анна разложила белье и одежду по шкафам, и мы стали жить московской жизнью.
Дети ходят в школу (французскую) и довольны ею. После обеда они дома — готовят уроки, играют на дворе. Позавчера им купили коньки и они катаются (не без падений). Я заказал 5 пар лыж. Кроме всего этого у нас завелась собака, «чистокровная дворняжка» по кличке Benjamin, и прозвана «Беник».
Московская жизнь все та же, о которой я тебе говорил две недели назад: посольство и светские обязанности. В театре мы были уже раз и два раза на концертах. Сегодня собираемся съездить в Коломенское.
Холода теперь серьезные (было на днях 32° мороза), и мы с Анной заказали себе шубы в Финляндии. Детям и Анне купили настоящие русские шапки, и они с ними не расстаются.
В Париже я буду, вероятно, в конце февраля, может быть, в начале марта. Заберу с собой кое-какие книги. Пользуется тут успехом Б. Попл., и я жалею, что не захватил 2–3 «Снежных часов» и «Дирижаблей».
На днях я тебе пошлю чек, так как вспомнил, что уже давно не посылал.
Теперь надо запечатать письмо и постараться завести мотор машины (на дворе 20° и прекрасное солнце).
* * *
Я получил «Русскую мысль». Очень тебя прошу попросить, чтобы прекратили мне ее присылать. Если что будет интересное, то отложи, в феврале я прочту, а здесь это только может навредить.
Все живы-здоровы. Холода уже не такие свирепые.
Александр Солженицын. «Невидимки»
Татищев (для маскировки назвали мы его «Эмиль», а для русского звучания «Милька»), кажется, наделал вначале опрометчивых шагов, из-за которых должен был потом долгое время осторожничать. Впрочем, стиль — это человек, у Татищева был свой стиль, не вполне отвечавший нашим ожиданиям; как он сам уверял, — в его кажущейся легкости и заключалась его настороженная бдительность (Ева, в высшей степени именно такая, со стороны находила Мильку безрассудно-неосторожным и все его поправляла и поучала). И правда, никогда он не попался и без провала выслужил весь срок. Не раз ослаблялась с ним связь, далеко не всегда, не сразу и не в нужном объеме мы могли с ним передать, — но порою он нас очень выручал, особенно передачей письма, распоряжения, известия — и всегда прямо к Струве, без околичностей, в нужные руки.
Людмила Фостер — Николаю Татищеву
Февраль 1972
Durham, North Carolina
Department of Russian language and literature
Многоуважаемый Николай Дмитриевич!
Меня очень интересует Борис Поплавский, и я хотела бы приобрести его архив. В моей Библиографии русской зарубежной литературы зарегистрированы его стихи из журналов, но не из газет. Будьте добры, ответьте мне насчет архива.
Николай Татищев — Людмиле Фостер
Февраль 1972
Архив Бориса Поплавского не подлежит продаже. В свое время он будет передан в русские университеты, как было завещано автором. Все стихи напечатаны в четырех сборниках: «Флаги» (1931), «Снежный час» (1936), «В венке из воска» (1938) и «Дирижабль неизвестного направления» (1965).
Искренне уважающий Вас Николай Татищев.
Степан Татищев — Анн Татищевой
Москва, 10 августа 1972
В Москву приехал Борис с семьей. Мы устроили пикник в Переяславль-Залесском, по дорогое заехали в храм Святой Троицы. Серж и Жан пытались заглянуть под крышку усыпальницы святого, чтобы посмотреть, что находится внутри. Это, кажется, не очень понравилось паломникам, стоявшим позади нас.
Вокруг Москвы — лесные пожары и вихри. Москва тонет в тумане, смеси дыма и пара, которые не могут подняться и теряются в высоте. По ночам я иногда просыпаюсь от запаха дыма, от которого першит в горле, — так было, наверно, во время пожара Москвы в 1812 году!
Марина провела отпуск на берегу реки, в лесу, в палатках, с Наташей и ее семьей. Результат: все перессорились, дядья, раздраженные криками детей, и тому подобное. Знакомая картина. Надеюсь, в Капте, учитывая, что дети все-таки постарше, и дела получше.
Я отдал все «Elle» Марине, она была очень довольна.
Из воспоминаний Анн Татищевой
Когда Степан уезжал на несколько дней в Париж, он всегда увозил с собой письма, а иногда какие-то другие материалы, которые ему передавала Наталья Ивановна Столярова. Она входила в круг наших знакомых и бывала у нас, когда мы устраивали приемы по случаю приезда какого-нибудь французского певца или театральной труппы. Но всегда — вместе с другими друзьями. Она никогда не бывала у нас одна, и я никогда не была у нее.
Тем не менее, уезжая, Степан всегда просил меня сразу же после его отлета позвонить ей из телефонной будки, но не из аэропорта — не дай Бог! — и не поблизости от нашего дома, только откуда-нибудь с улицы по дороге домой — и сообщить ей наши новости. Например, сказать ей: «Наталья Ивановна, я звоню вам, просто чтобы сказать, что у нас все в порядке, дети здоровы, никто, к счастью, не заболел гриппом» — или что-нибудь в этом роде.
Мне это казалось нелепым, и я говорила Степану:
— Это глупо, я никогда ей не звоню, она почти не знает наших детей, а я рассказываю ей о них через полчаса после твоего отъезда.
