Петр Козлов - Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото

«…Что же Баллод сделал, как не испортил больший, лучший курган? Он такой же был хищник, как и монголы. Кто же знал о раскопках Баллода? Даже археологи Иркутского государственного университета молчали да, вероятно, и не знали толком ничего, иначе они попытались бы приехать в Монголию, ведь это так недалеко!»

Еще один упрек в адрес Козлова – за невнимательное отношение к Монгольскому ученому комитету – прозвучал в ноябре, в докладе вернувшегося из Монголии В. И. Крыжановского на заседании Комиссии по научным экспедициям РАН. Упрек этот, надо сказать, был совершенно несправедливым. С самого начала своих исследований в Монголии Козлов находился в тесном контакте с Учкомом и немало способствовал его научно-просветительской работе, о чем свидетельствует и факт избрания русского путешественника почетным членом этой организации.

В середине декабря 1924 г. Козлов выезжает в Ленинград, где его уже ждут с нетерпением. 30 декабря он выступает с докладом в стенах родного РГО – рассказывает о достижениях Тибетской экспедиции, ее планах на будущее, и при этом не забывает отметить, что все естественно-исторические сборы по традиции будут переданы в Зоологический музей или в Ботанический сад, а археологические находки – в Русский музей, где уже хранится знаменитая хара-хотинская коллекция. А через неделю – 8 января 1925 г. – СНК принимает постановление об образовании Комиссии для рассмотрения отчетов и планов Монгольской экспедиции П. К. Козлова под председательством Н. П. Горбунова. В ее состав были включены: академики С. Ф. Ольденбург, А. Е. Ферсман, В. Л. Комаров; представитель Географического общества (по выбору Общества); А. А. Бялыницкий-Бируля (директор Зоологического музея); геологи А. А. Борисяк и И. П. Рачковский; Б. Я. Владимирцов (член Монучкома); А. И. Васильев (полпред СССР в Монголии); представители НКИД (два); и Наркомпроса (один)[364]. В подборе такого состава П. К. увидел «руку» С. Ф. Ольденбурга, заранее позаботившегося о том, чтобы привлечь в комиссию лиц, которые большинством голосов могли бы принять решения исключительно в интересах РАН, «не считаясь с мнением Совета РГО».

На своем первом заседании, состоявшемся 31 января 1925 г. в Ленинграде в малом конференц-зале Академии наук, Комиссия заслушала доклады П. К. Козлова, Н. В. Павлова, В. И. Крыжановского, Б. Б. Полынова, С. А. Теплоухова и Г. И. Боровко. В ходе обсуждения докладов завязалась бурная полемика о методах исследования Монголии. Еще в конце 1924 г. В. А. Обручев на страницах журнала «Новый Восток» поднял вопрос о целесообразности посылки в Монголию крупных экспедиций «из разных специалистов с разнообразными задачами», поскольку «они часто мешают друг другу» ввиду «разнообразного характера и приемов научной работы». Среди защитников метода маршрутной рекогносцировки, кроме Ю. М. Шокальского и В. Л. Комарова, оказался и присутствующий на заседании Н. И. Вавилов, заявивший, что «рекогносцировочный метод может дать не меньшие результаты», и что «стационарными исследованиями мы должны заниматься у себя, т. к. у нас есть области, еще совершенно не исследованные».

И все-таки итогом дискуссии стало признание необходимости стационарного способа исследования Монголии различными специалистами. С этим выводом в конечном счете согласился и Козлов.

С. Ф. Ольденбург высоко оценил поступок Козлова: «Петр Кузьмич один из немногих оставшихся в живых из того большого поколения путешественников по Средней Азии, которые проложили пути в дотоле неизвестных местах. То было время, когда всякая экспедиция велась маршрутным путем. Это был способ путешествовать от Пржевальского и до Козлова. И теперь сам Козлов […] говорит, что этот способ отживает век, и что мы должны вести экспедиции иным путем, прежде всего путем стационарным».

Сенсационность археологических находок, сделанных Козловым в Ноин-Ула, в конечном счете предопределила итог обсуждения: деятельность Монголо-Тибетской экспедиции была полностью одобрена.

Однако на втором заседании Комиссии (7 февраля), посвященном оценке привезенных Козловым коллекций и обсуждению их дальнейшей судьбы, произошло новое столкновение между РАН и РГО. С. Ф. Ольденбург предложил передать ноин-ульские находки для научного изучения и атрибуции не в Русский музей, как этого хотели Козлов и Ю. М. Шокальский, а в Академию истории материальной культуры, мотивируя это тем, что «в составе Русского музея нет специалистов, которым могла бы быть поручена обработка этого материала, т. к. для этого требуются специальные знания». С этим мнением согласилось большинство членов Комиссии, что и было зафиксировано в принятом решении.

Покончив с отчетами о проделанной работе, Козлов приступил к решению, пожалуй, самого трудного вопроса – о дальнейшей программе исследований, главным пунктом которой по-прежнему являлась работа на территории Тибета. Решить его Комиссии СНК оказалось не под силу – как сказал в своем заключительном слове на первом заседании Н. П. Горбунов: «Здесь нам невозможно обсудить тот вопрос. Он требует обсуждения и указания Наркоминдела». В течение полутора месяцев Козлов обивает пороги высоких инстанций, главным образом НКИД и ОГПУ.

Личная встреча с наркомом (13 февраля) поначалу не сулит ничего хорошего. Чичерин откровенно дал понять путешественнику, что китайцы «под угрозой европейцев, в особенности англичан» русскую экспедицию «никуда не пустят»; да и политическая ситуация в самом Тибете крайне неблагоприятна: повсюду царят «разброд, распри, гражданские козни» – так что о работе в этой горной стране «нечего и думать». Н. П. Горбунов, которому П. К. пересказывает содержание ночной беседы с наркомом (Г. В. Чичерин обычно принимает «своих» поздно ночью), соглашается с тем, что «Чичерин очень осторожен и мало решителен», и советует действовать с другого конца – «обратиться в ГПУ и переговорить с М. А. Трилиссером».

Сам он тем временем пытается «обработать» мнительного Г. В. Чичерина, заинтересовать его козловской экспедиций, и тот уже буквально на другой день «желает видеть снимки коллекций и вообще знать, во что оценены результаты Тибетской экспедиции, что по этому поводу сказали А. Н. (Ольденбург) и Г. О. (Шокальский и Комаров)». Политический фактор снова решительно вмешивается в ход событий – 17 февраля Козлов записывает в дневнике: «Л. Е. Берлин говорит (по телефону): Г. В. [Чичерин] очень интересуется Тибетской экспедицией, и нужно завтра доставить план ее дальнейших шагов». На следующий день составленный Козловым план предстоящих работ вместе с финансовым отчетом ложится на стол Г. В. Чичерину. «Тяжелый камень дипломатии», кажется, сдвинулся с места. Нарком одобрил обновленный проект исследований и дал поручение Л. М. Карахану «убедить Китай выдать пропуск и т. д.» экспедиции Козлова (по крайней мере, так об этом сообщил 21 февраля Козлову Л. Е. Берлин).