— Берегись, — сказал тот, схватившись за кинжал, — ведь ты не в России!
Российский же мужик получил бы несколько ударов плетью и не осмелился бы даже голоса подать». (Толстой: «Русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презрительное существо…») Но на Кавказе и русские преображаются: «В Чир-Юрте я не мог не заметить разницы меж русским солдатом в России и тем же солдатом на Кавказе: здешний солдат веселый, живой, и при том мундир полка для него предмет гордости… Опасность облагораживает его, сближает с его командирами». С командирами, правда, хуже: «…уединение способствует праздности, праздность скуке, а скука пьянству».
Дюма перечислил этнические группы (особая его любовь — чеченцы, «французы Кавказа»), объяснил, чем лезгины отличаются от осетин и кто от кого произошел; ученые, принадлежащие к разным народам, находят у него разные ошибки, так что не будем приводить его классификацию, пока какой-нибудь нейтральный, австралийский, к примеру, изыскатель все не выправит; по этой же причине нет смысла пересказывать его анализ ваххабизма и мюридизма. Начнем с Кизляра: прием у губернатора, попробовали местную водку, наслушались рассказов об убийствах, о торговле людьми: «От Шемахи до Кизляра — на всем огромном пространстве нет сажени, не пропитанной кровью… Нельзя сказать, чтобы горцы не брали в плен… Если семейство пленного не так богато, чтобы удовлетворить требования горцев, тогда пленные отсылаются на трапезундский рынок и продаются, как невольники». Н. И. Берзенов по этому поводу возмущался: «Г-н Дюма то и дело твердит о своей исторической достоверности. Пленно-продавство в Кизляре, на городской площади, явное, составляющее будто бы одну из обычных статей торговли — и когда же? В 1858 г.? Да этой клевете даже в Турции не поверят!» Однако современные историки подтверждают: в рабство продавали целыми аулами, если рабовладелец был лоялен к русским, ему разрешалось не уравнивать, как положено, рабов в правах с другими жителями. Из рапорта генерал-майора Нестерова от 14 марта 1849 года: «Пленные горцы, которые были захвачены жителями кумыкского владения, а равно и Надтеречных деревень, по распоряжению генерал-лейтенанта Фрейтага были отдаваемы в пользу поимщиков». Продолжалась эта практика и в 1860-х годах; людьми торгуют и по сей день…
Берзенов обвинил Дюма во лжи, потому что тот опять влез в запретную тему, а чтобы скомпрометировать, нужно оскорбить: «так и видно, что имеешь дело с автором „Монте-Кристо“, „Трех мушкетеров“ и проч.!»; «мы видим очень мало кавказского в этих приключениях и сильно подозреваем, что они существовали лишь в досужем воображении». Дурылин тоже считал, что все преувеличено; разругал Дюма в начале XX века Е. И. Козубский, автор «Истории Дагестанского конного полка». Но Буянов доказал (потом на деталях проверим): «Кавказ» — «талантливая этнографическая и историческая работа», Дюма «ничего не выдумывал, не сочинял, не прибавлял ни в большом ни в малом… Даты, имена, расстояния — все точно и верно».
Вброд перешли Терек — опасно, все, кто попадался, вооружены, — но то был «единственный день, что мы действительно вступили в вражескую страну». Поехали по станицам, ночевали в Шелковской, Дандре хотел посетить Червленую, где жила красавица Евдокия Догадиха: о ней, как считают, Лермонтов написал «Казачью колыбельную», а его друг Г. Г. Гагарин рассказывал о ней в Париже. По пути увидали абрека: так в те времена русские звали горцев, что в одиночку или малыми группами вели партизанскую войну. Здесь Дюма рассказывает историю, кажущуюся невероятной. Их эскорт — несколько казаков — был обстрелян небольшим отрядом чеченцев. Казаки атаковали, чеченцы бежали, один остался и вызвал на поединок какого-нибудь казака. Те энтузиазма не выказали. Дюма попросил Калино сказать, что даст 20 рублей тому, кто примет вызов. «Они некоторое время молчали и смотрели друг на друга, как бы выбирая самого смелого. В это время в 200 метрах от нас чеченец продолжал гарцевать на коне и кричать „Абрек! Абрек!“». Наконец один казак вызвался — его лошадь ранил этот абрек, 20 рублей пригодятся. Дюма отдал ему свою лошадь. Другой казак сказал, что, если первого ранят, он займет его место; Дюма обещал ему 30 рублей.
«Мы видели, как двое мужчин вступили в рукопашную. Через минуту один из них упал с коня, то есть упало тело: голова осталась в руках противника. Противник был горцем. Он издал дикий и страшный крик торжества, потряс головой, с которой капала кровь, и повесил ее к седлу. Лошадь без всадника убежала, но, по природному инстинкту, сделав крюк, вернулась к нам. Обезглавленное тело оставалось неподвижным. Я повернулся к казаку, который просил второй бой. Он курил трубку. Он кивнул. „Я пойду“, — сказал он. Затем, в свою очередь, он вскрикнул, в знак того, что принимает бой…» Казак, вместо того чтобы драться на саблях, застрелил абрека. «Весь конвой кричал „Ура!“. Он выиграл 30 рублей, постоял за честь полка и отомстил за товарища… Потом они ушли, оставив обнаженный труп горца хищным животным и птицам, но тело казака бережно положили на лошадь, другой казак взял лошадь под уздцы и повел обратно в крепость… Лошадь казака, которая была ранена, встала и на трех ногах ковыляла к нам. Не было никакой возможности спасти ее, и командир отряда перерезал ей сонную артерию. Кровь хлестала фонтаном. Животное, вероятно, чувствовало, что умирает: оно поднялось на задних ногах, повернулось, разбрызгивая вокруг себя кровь, упало на колени и медленно стало клониться, поднимая голову и вновь глядя на нас с почти человеческим выражением. Я подошел к командиру конвоя и сделал несколько замечаний по поводу жестокости, какой, на мой взгляд, было оставление орлам и шакалам тела абрека, который поддался обману, а не силе, и настаивал, чтобы его похоронили. Но главный ответил, что о нем позаботятся его товарищи… Я не мог решиться уйти, не увидев труп поближе. Он лежал ничком. Пуля ударила ему под левую лопатку и вышла под правым соском. Из-за этого казалось, что он был убит во время бегства. Мне это было неприятно, я не хотел, чтобы смелого абрека поносили после его смерти…» Этот эпизод вызвал особенно громкое возмущение. Столь дикарское поведение военных невозможно! Да — с точки зрения человека, не видевшего кавказских войн… Поведение Дюма — чудовищно! Да — для мирного горожанина XXI века, но не человека, жившего во времена, когда дуэли и казни были обычной вещью, и попавшего на странную войну, где люди делают такое, что им в нормальных обстоятельствах в голову не придет… Он все это выдумал! Вряд ли: он выдумывать не умел. И зачем выдумывать о себе такое?
В Червленой попали к казни: военно-полевой суд приговорил к расстрелу человека, ушедшего к чеченцам (Берзенов опровергал: нет, никто никогда не уходил к чеченцам); село собралось на площади, все подходили к осужденному и говорили, что прощают ему зло, которое он причинил, как в сцене казни миледи. Но на расстрел Дюма смотреть не стал. «Через десять минут я услышал залп: Григорий Григорьевич прекратил свое существование, и люди расходились. Одна группа шла медленнее и была меньше, чем другие: то была группа людей, которых правосудие сделало вдовой и сиротами…»
