Константин сказал: «Ну, братец, что скажете Вы о моих?» — указывая на меня. «Я говорил Вам, что он не испугается!» Александр спросил: «Как? Вы не боитесь Императора?» — «Нет, Ваше Высочество, чего же мне бояться? Я дежурный, да еще вне очереди; я исполняю мою обязанность и не боюсь никого, кроме Великого князя, и то потому, что он мой прямой начальник, точно также, как мои солдаты не боятся Его Высочества и боятся одного меня». — «Так Вы ничего не знаете?» — возразил Александр. — «Ничего, Ваше Высочество, кроме того, что я дежурный вне очереди». — «Я так приказал», — сказал Константин. — «К тому же, — сказал Александр, — мы оба под арестом». Я засмеялся. Великий князь сказал: «Отчего Вы смеетесь?» — «Оттого, — ответил я, — что Вы давно желали этой чести», — «Да, но не такого ареста, какому мы подверглись теперь. Нас обоих водил в церковь Обольянинов присягать в верности». — «Меня нет надобности приводить к присяге, — сказал я, — я верен», — «Хорошо, — сказал Константин, — теперь отправляйтесь домой и смотрите, будьте осторожны». Я поклонился и вышел.
В передней, пока камердинер Рутковский подавал мне шубу, Константин Павлович крикнул: «Рутковский, стакан воды». Рутковский налил, и я заметил ему, что на поверхности плавает перышко. Рутковский вынул его пальцем и, бросив на пол, сказал; «Сегодня оно плавает, но завтра потонет».
Затем я оставил дворец и отправился домой. Было ровно девять часов и, когда сел в свое кресло, я, как легко себе представить, предался довольно тревожным размышлениям по поводу всего, что только слышал и видел в связи с предчувствиями, которые я имел раньше. Мои размышления однако же были непродолжительны, В три четверти десятого мой слуга, Степан, вошел в комнату и ввел ко мне фельдъегеря. «Его Величество желает, чтобы вы немедленно явились во дворец». — «Очень хорошо», — отвечал я, — и велел подать сани.
Получить такое приказание через фельдъегеря считалось в те времена делом нешуточным и плохим предзнаменованием. Я однако же не имел дурных предчувствий и, немедленно отправившись к моему караулу, спросил офицера Андреевского, все ли обстоит благополучно? Он ответил, что совершенно благополучно; что Император и Императрица три раза проходили мимо караула, весьма благосклонно поклонились ему и имели вид очень милостивый. Я сказал ему, что за мной послал Государь и что я не приложу ума, зачем бы это было. Андреевский также не мог догадаться, ибо в течение дня все было в порядке.
В шестнадцать минут одиннадцатого часовой крикнул: «Вон!», и караул вышел и выстроился. Император показался из двери, в башмаках и чулках, ибо он шел с ужина. Ему предшествовала любимая его собачка Шпиц, а следовал за ним Уваров, дежурный генерал-адъютант. Собачка подбежала ко мне и стала ласкаться, хотя прежде того никогда меня не видела, Я отстранил ее шляпой, но она опять кинулась ко мне, и Император отогнал ее ударом шляпы, после чего Шпиц сел позади Павла Петровича на задние лапки, не переставая пристально глядеть на меня.
Император подошел ко мне (я стоял шагах в двух от караула) и сказал по-французски: «Vous etes des Jacobins»[179]. Несколько озадаченный этими словами, я ответил: «Oui, Sire!»[180] Он возразил: «Pas Vous, mais le regiment»[181]. На это я возразил: «Passe encore pour moi, mais Vous Vous trompez pour le regiment».[182] Он ответил по-русски: «А я лучше знаю. Сводить караул!» Я скомандовал: «По отделениям, направо! Марш!» Корнет Андреевский вывел караул через дверь и отправился с ним домой. Шпиц не шевелился и все время во все глаза смотрел на меня.
Затем Император, продолжая разговор по-русски, повторил, что мы якобинцы. Я вновь отверг это обвинение. Он снова заметил, что лучше знает, и прибавил, что он велел выслать полк из города и расквартировать его по деревням, причем сказал мне весьма милостиво: «А ваш эскадрон будет помещен в Царском Селе; два бригад-майора будут сопровождать полк до седьмой версты; распорядитесь, чтобы он был готов утром в четыре часа в полной походной форме и с поклажей». Затем, обращаясь к двум лакеям, одетым в гусарскую форму, но не вооруженным, он сказал: «Вы же два займите этот пост», — указывая на дверь. Уваров все это время за спиной Государя делал гримасы и усмехался, а верный Шпиц, бедняжка, все время серьезно смотрел на меня. Император затем поклонился мне особенно милостиво и ушел в свой кабинет.
Тут, может быть, кстати, будет пояснить, как был расположен внутри кабинет Императора. То была длинная комната, в которую входили через дверь, и так как некоторые из стен замка были достаточно толсты, чтобы вместить в себе внутреннюю лестницу, то в толщине стены, между дверьми и была устроена такая лестница, которая вела в апартаменты княгини Гагариной, а также графа Кутайсова. На противоположном конце кабинета была дверь, ведшая в опочивальню Императрицы, и рядом с ней камин; на правой стороне стояла походная кровать Императора, над которой всегда висели шпага, шарф и трость Его Величества. Император всегда спал в кальсонах и в белом полотняном камзоле с рукавами.
Получив, как сказано выше, приказания от Его Величества, я вернулся в полк и передал их генералу Тормасову, который молча покачал головой и велел мне сделать в казармах распоряжения, чтобы «се было готово и лошади оседланы к четырем часам. Это было ровно в 11 часов, за час до полуночи. Я вернулся к своему вольтеровскому креслу в глубоком раздумье.
Несколько минут после часу пополуночи, 12 марта, Степан, мой камердинер, опять вошел в мою комнату с собственным ездовым Великого князя Константина, который вручил мне собственноручную записку Его Высочества, написанную, по-видимому, весьма спешно и взволнованным почерком, в которой значилось следующее: «Собрать тотчас же полк верхом как можно скорее, с полною амуницией, но без поклажи и ждать моих приказаний». Подписано: «Константин Цесаревич».
Потом ездовой на словах прибавил: «Его Высочество приказал мне передать вам, что дворец окружен войсками и чтобы вы зарядили карабины и пистолеты боевыми патронами».
Я тотчас велел моему камердинеру надеть шубу и шапку и идти за мной. Я довел его и ездового до ворот казармы и поручил последнему доложить Его Высочеству, что приказания его будут исполнены. Камердинера же своего я послал в дом к моему отцу рассказать все то, что он слышал, и велел ему оставаться там, пока сам не приеду.
Я знал то влияние, которое имею на солдат, и что без моего согласия они не двинутся с места; к тому же я был, очевидно, обязан ограждать их от ложных слухов. Наша казарма была домом с толстыми стенами, выстроенная в виде пустого четырехугольника, с двумя только воротами. Так как была еще зима и везде были вставлены двойные окна, то я легко мог сделать из этого здания непроницаемую крепость, заперев наглухо и заколотив гвоздями задние ворота и поставив у передних ворот парных часовых со строгим приказанием никого не впускать, Я поступил так потому, что не был вполне уверен в образе мыслей генерала Тормасова при данных обстоятельствах; вот почему я распорядился поставить у дверей его квартиры часового, строго приказав ему никого не пропускать.
