Джексон: Какие именно колонии?
Я: Я имел в виду, в частности, африканские колонии.
Джексон: И вы считали, что эти африканские колонии необходимы для ваших будущих планов — для Германии?
Я ответил, что мои замечания о колониях касались только «нашей собственности».
Он решил, что подловил меня.
— Вашей собственностью, как вы называете это, были африканские колонии?
— Определение «собственность», — ответил я, — мне не принадлежит. Собственностью Германии эти колонии названы в Версальском договоре.
Его ответ отнюдь не выявил в нем большое присутствие духа.
— Можете называть это как угодно, — сказал он сердито.
Именно это я и делал.
Если, утверждал он, я домогался колоний, то, следовательно, выступал за перевооружение ВМФ, чтобы создать военно-морскую силу для обеспечения доступа в колонии.
— Это никогда не приходило мне в голову, — возразил я. — Каким образом вы пришли к такому выводу?
Он ответил вопросом на вопрос:
— Включал ли ваш колониальный план такое перевооружение, которое сделало бы Германию великой морской державой для обеспечения путей доступа в колонии?
— Нет, ни в малейшей степени.
Чуть повернувшись к сектору прессы, он саркастически заметил:
— Значит, ваш план имел целью оставить торговые пути незащищенными.
— О нет, — возразил я, — мне казалось, что они будут достаточно защищены международным правом.
По сектору прессы прокатился гул, но этот гул отнюдь не означал одобрения поведения Джексона. Мне показалось, что и судьи стали проявлять нетерпение.
Обвинителю ничего не оставалось, кроме как сменить тему. Опираясь на многие подробности и цитаты из разных моих речей, он обвинял меня в том, что я играл определенную роль в эшелонах власти Третьего рейха. Суть моих ответов неизменно заключалась в том, что я никогда не отрицал этого факта, но подчеркивал особые мотивы этого. Затем он предположил, что я, должно быть, сожалею о том, как Гитлер использовал вермахт.
Я согласился с этим.
Значит, я считаю вторжение в Польшу неспровоцированным актом агрессии?
Мой ответ состоял в единственном слове: вполне.
Джексон: То же относится к вторжению в Люксембург?
Я: Вполне.
Джексон: И в Голландию?
Я: Вполне.
Джексон: И в Данию?
Я: Вполне.
Джексон: И в Норвегию?
Я: Вполне.
Джексон: И в Югославию?
Я: Вполне.
Джексон: И в Россию?
Я: Вполне, уважаемый обвинитель, вы забыли упомянуть также Бельгию.
Затем он продолжал утверждать, что все эти нападения осуществлялись тем же вермахтом, который я помогал создавать в первые годы Третьего рейха, поскольку обеспечивал необходимые для этого средства.
Я только и мог ответить:
— Да, к сожалению.
После перерыва Джексон продемонстрировал фильм, в котором я вместе с другими официальными лицами встречал Гитлера, возвратившегося из Франции после ее капитуляции. Я был приглашен на церемонию в качестве министра без портфеля. Мне показалось, что Джексон собирался доказать, будто я тем не менее имел значительное влияние.
Когда фильм закончился, он спросил:
— Из чего состояло ваше министерство как министра без портфеля?
Я: Из ничего.
Джексон: Какова была численность вашего штата?
Я: Одна секретарша.
Джексон: Располагали вы офисом?
Я: Пара комнат в моем частном доме.
После дополнительных вопросов подобного рода, которые ни к чему не привели, он обратился к моему личному финансовому положению. Но здесь невозможно было набрать компромата, поскольку мне выплачивал зарплату Имперский банк, включая и министерский оклад.
Затем он поинтересовался:
— Вам причиталась зарплата и пенсия, одно шло в зачет другого — все дело в этом, не так ли? Условия были хороши, пока вы оставались представителем режима?
Я: Так принято и сегодня — это не имеет ничего общего с режимом. И надеюсь, я буду получать свою пенсию, иначе на что я буду жить?
— Увы, — сказал он не без юмора, но с недобрыми нотками в голосе, — возможно, прожиточный минимум будет не слишком велик в вашем случае, доктор.
К концу своего допроса он сделал наскоро последнюю попытку опровергнуть то, что я поддерживал активные связи с участниками заговора 20 июля 1944 года.
Я снизил свою активность в защите, ибо если этому суду было суждено установить справедливость на самом деле, то факт моего участия в сопротивлении следовало доказывать показаниями свидетелей. Так это и случилось. Под конец он процитировал заявление, которое я когда-то сделал, и пришел к заключению, что я рассматривал генералов, которые оказывали Гитлеру откровенную и безоговорочную поддержку в его агрессивных войнах, в одинаковой степени виновными с ним. Я действительно говорил так и не собирался отрицать это.
Едва господин Джексон сообщил председательствующему судье, что больше не имеет ко мне вопросов, как доктор Ганс Латернер вскочил и выразил протест в отношении моих замечаний о генералах. Он защищал Генштаб и Верховное командование, которым было предъявлено обвинение в полном объеме.
Господин Джексон заявил, что он не будет использовать мой ответ против Генштаба и Верховного командования. Доктор Латернер снял свой протест.
Теперь же на сцене появился заместитель прокурора от Советского Союза генерал-майор А. Г. Александров.
Генерал сразу же повздорил с председателем суда, так как начал задавать вопросы, на которые я уже отвечал господину Джексону. Несколько раз я говорил ему:
— Я неоднократно давал показания по этому вопросу. Не угодно ли вам обратиться к ним.
Но перед генерал-майором Александровым лежал лист бумаги с записанными вопросами, которые он хотел или имел поручение зачитать. И он, очевидно, твердо решил выполнить это поручение. Снова и снова он говорил:
— Не будете ли вы любезны повторить это?
Председателю, однако, эта процедура все более надоедала, и он постановил:
— Если по этому вопросу показания даны, то этого достаточно.
Советский представитель снова заглянул в свой список и задал вопрос:
— И что заставило вас сотрудничать с Гитлером, если ваши убеждения расходились с его учением и учением германского фашизма?
Но в этот раз председатель суда разозлился всерьез.
