Предполагалось, что Шекспир выбрал доверенных лиц, с тем чтобы после его смерти третья часть собственности не отошла по «вдовьему» праву к жене; возможно, существовало некое соглашение (ныне утраченное) об использовании дома после его смерти. В 1618 году, через два года после смерти Шекспира, доверенные лица фактически передали надвратный дом Джону Грину из «Клемент-Инн» и Мэтью Моррису из Стратфорда «во исполнение доверенного им поручения покойного Уильяма Шекспира, стратфордского джентльмена… и в соответствии с последней волей, выраженной в завещании вышеупомянутого Уильяма Шекспира».
Моррис и Грин входили в круг шекспировского разветвленного семейства. Моррис был личным секретарем Уильяма Холла, приходившегося отцом зятю Шекспира Джону Холлу. Ему были доверены книги Уильяма Холла по алхимии, астрологии и астрономии, чтобы он наставлял по ним Джона Холла в этих темных науках. Грин был другом и соседом, братом того самого Томаса Грина, который жил одно время в «Нью-Плейс». Очень похоже, что эти двое действовали как агенты Джона Холла и его жены Сюзанны Шекспир. Это была единственная лондонская собственность семьи Шекспиров, и она могла принести большую выгоду. Такими сложными окольными путями Шекспир смог добиться, чтобы дом достался в наследство не жене, а старшей дочери. Это можно интерпретировать по-всякому; вероятнее всего, Анне Шекспир не нужен был дом в столице и она не смогла бы им пользоваться. Насколько известно, она никогда не бывала в Лондоне и вряд ли стала бы туда ездить после смерти мужа. Или же все дело просто сводилось к получению срочного займа. Всегда легко переусложнить интерпретацию старинных документов.
У надвратного дома была очень богатая история, в большой степени связанная с его ролью «убежища» для папистов в тяжелые времена. До разрушения монастырей его обитателями были монахи-доминиканцы, и он еще хранил дух старого времени. В 1586 году некий сосед жаловался на то, что в доме «несчетное количество задних дверей и боковых коридоров, множество тайников и подвалов. В свое время он был под подозрением и там искали папистов». Родственница ланкаширских Хогтонов Кэтрин Карус умерла в доме «как подобает достойной католичке». Позднее он служил укрытием для священников-диссидентов; много раз дом обыскивали. В 1598 году о нем было сказано, что там «много средств для тайной переправы» а также «тайные спуски к воде». Владельцы признавали себя католиками, но отрицали, что прятали священников. Вполне вероятно, что Шекспир купил дом по каким-либо другим причинам, а связь с папистами — простое совпадение, но все же определенная ностальгическая нота здесь не исключена.
Похоже, Шекспир сдавал комнаты в доме привратника Джону Робинсону, сыну католика-диссидента, укрывавшего священников в Блэкфрайерз, и брату священника из Английского колледжа в Риме.
Связи Робинсона не подлежат сомнению; фактически он мог действовать как «вербовщик» для колледжа иезуитов в Сент-Омере. В своем завещании Шекспир упоминает надвратный дом, «в котором живет Джон Робинсон». Некоторые биографы думают, что Робинсон был скорее слугой, чем съемщиком; в любом случае он принадлежал к ближайшему окружению Шекспира. Робинсон приезжал в Стратфорд и был одним из тех, кто посещал «Нью-Плейс» в последние дни драматурга. Он подписывал шекспировское завещание в качестве свидетеля. Ничего больше мы о нем не знаем. Под покровом тайны остались и другие близкие к Шекспиру люди.
В отношениях Шекспира с известными или находящимися на подозрении диссидентами многое вызывает недоумение. В списке его знакомых — шесть человек, принявших смерть за старую веру; в 1611 году Джон Спид открыто обвинял Шекспира, «недовольного поэта» в связях с Робертом Персонсом, иезуитским миссионером и «злокозненным папистом», замышлявшим действия, направленные против веры[402]. Эта связь приходила на ум современникам, но остается скрытой для нас.
Одним из новых соседей Шекспира был Ричард Бербедж, владевший значительной собственностью в Блэкфрайерз. Вскоре после покупки театра Шекспир с Бербеджем приняли участие в весьма необычном предприятии. Они придумали «импрессу»[403] для графа Рэтленда к турниру, который должен был состояться 24 марта в годовщину восшествия короля на престол. «Импресса» была своего рода шифром к нравственным характеристикам носителя; она включала в себя эмблему и девиз, нарисованные на раскрашенном картоне. Девиз, придуманный Шекспиром, тоже был загадочным. Один придворный заметил, что некоторые девизы до того загадочны, «что смысл их непонятен; разве что предположить, что быть непонятными и есть их смысл». Шекспир получил 44 шиллинга золотом за идею, а Бербедж столько же за исполнение. Сама «импресса» не сохранилась, но очевидно, что молодой граф считал Шекспира и Бербеджа самыми выдающимися творческими личностями при дворе. Было известно, что Бербедж еще и художник. На Рэтленда могла произвести впечатление «импресса», созданная Шекспиром для турнира в «Перикле».
Не стоит удивляться, что Шекспир на позднем этапе своей деятельности занимался мелочами. В конце концов, в юности его называли Johannes-factotum[404], и он мог находить в этом удовольствие. Подозревали, например, что он сочинял эпитафии своим друзьям и коллегам — иногда в шутку, иногда всерьез. Существует пространная эпитафия Элиасу Джеймсу, пивовару из Паддл-Док-Хилла. Она находится в той же рукописи, что и поэма «Умру ли я?» которую тоже с необходимыми оговорками приписывали Шекспиру. Антиквар семнадцатого столетия сэр Уильям Дагдейл, чьи суждения заслуживают доверия, утверждал, что эпитафии на могилах сэра Томаса Стенли и сэра Эдварда Стенли в Тонж-Черч «созданы Уильямом Шекспиром, нашим ныне покойным знаменитым автором трагедий». Это углубляет наши представления о связях драматурга с семьей Стенли и «светских» знакомствах Шекспира. Вероятно, Шекспир также написал эпитафию своему другу и соседу Джону Комбу; надо сказать, что надгробный памятник Комбу воздвигли скульпторы Гаррет и Джонсон в Бэнксайде, недалеко от «Глобуса». Шекспир проявляет особый интерес к надгробиям и даже увлекается ими; нет сомнения, что семейство Комб передало дело в его руки. Предполагали, что собственная шекспировская эпитафия, со знаменитым проклятием в адрес любого, кто тронет его кости, сочинена самим покойником[405].
Я этого не заслужила[406]
Событие, случившееся во второй половине дня во вторник, 29 июня 1613 года, смешало все планы Шекспира. В «Глобусе» шла постановка «Генриха VIII», пьесы о женитьбах короля, над которой Шекспир работал с Флетчером. Это была новая пьеса, сыгранная до этого два или три раза. Некий придворный, сэр Генри Воттон, оставил нам подробное описание последовавшей катастрофы. Вот что он записал:
