На это отвечалось вежливой улыбкой и заверением, что мы мол не маленькие, свою меру знаем и вести себя умеем. И нужно отдать справедливость молодежи нашего времени. Хотя в вечер дня производства все петербургские рестораны, все сады и увеселительные заведения были полным полны мальчиками в свеженькой офицерской форме, из которых огромное большинство прощалось со столицей навсегда, безобразий и пьяных скандалов не было почти вовсе. Правда и публика смотрела на новоиспеченных защитников отечества ласково и случалось их покрывала.
В этот приснопамятный вечер, около 6 часов, я вышел из подъезда Училища, сел на самого лучшего извозчика, посулил ему рубль, — обыкновенная плата была полтинник — и велел ему ехать в Семеновский полк. До сих пор помню, что отдававшие мне честь городовые, тогдашние милицейские, и мое собственное чужое мне отражение в зеркальных окнах больших магазинов, доставляли мне жгучее удовольствие. С «генералами» было заранее условлено, что в этот день я буду обедать в Собраньи. По виду я его уже хорошо знал, но внутри еще ни разу не был. Собственно говоря, приходить в офицерское собранье до представления командиру полка и до отдачи в приказе, было не совсем ловко, но «генералы» были отнюдь не формалисты, а наткнуться в этот час на кого-нибудь из старших было мало вероятия. Когда я вбежал по лестнице и вошел в переднюю, со скамейки у окна, медленно-положив газету и сняв с носу пенсне, медленно поднялся высокий худой старик с большими седыми усами. На нем был Семеновский офицерский сюртук без погон, с рукавами обшитыми фельдфебельским широким галуном, а на груди колодка орденов с крестами Георгиевскими и румынским. Через час я узнал, что фамилия старика Колесников, что он бывший наш солдат Государевой роты, участник Турецкой войны и что он служит у нас вольнонаемным швейцаром в ожидании вакансии в роте дворцовых гренадер, где на его несчастье старики живут да живут и помирать не собираются. Старик медленно подошел ко мне, неторопливо помог снять пальто и, наклонив голову, тихо, но очень отчетливо выговаривая каждую букву, сказал:
— Здравия желаю, Ваше Высокоблагородие. Имею честь поздравить с монаршей милостью. Быть может прикажете называть Ваше Сиятельство?
— Благодарю Вас — говорю, — нет, уж зовите меня, пожалуйста, просто Благородие.
— Слушаю, Ваше Высокоблагородие.
Еще позже я узнал, что по традиции все офицеры в гвардии назывались «высокоблагородиями» и что со всякой «монаршей милости» Колесникову полагалась контрибуция в размере «трешницы» или «пятишницы», так как не было случая, чтобы он позабыл принести юбиляру надлежащее поздравление. Связь с полковой канцелярией была, у старика хорошо налажена. Внес контрибуцию и я и не позднее, чем в тот же вечер. В передней на вешалке висело пять пальто, пять фуражек с синим околышем и пять шашек.
— Скажите пожалуйста, что подпоручик Рагозин здесь?
— Так точно, здесь, как прикажете доложить?
— Скажите, подпоручик Макаров.
Назвать себя в первый раз в жизни офицерским чином, не скрою, было приятно. Швейцар Колесников медленно подошел к стене и нажал кнопку звонка. Через минуту явился молодой, видимо очень шустрый солдат в белой рубашке. С ним важный швейцар Колесников заговорил в других тонах, тем же тихим голосом, но строго и повелительно:
— Доложишь их Высокоблагородию поручику Рагозину, что их Высокоблагородие поручик Макаров их ожидают.
Солдатик исчез. Никогда за один день мне не приходилось слышать, чтобы так много говорилось о «высоком благородстве» самых обыкновенных подпоручиков. При всей дисциплине и порядке и при строжайшем чинопочитании, в Училище это дело было поставлено много проще. Без всякой китайщины говорили: «Капитан Бирюков» или «командир батальона». Даже нашего генерала, который по закону носил титул «превосходительства» и был генерал-лейтенант, называли просто «Начальник Училища». Не водилось в Училище и этот антиграмматического и противоестественного сочетания подлежащего в единственном числе со множественными местоимением и сказуемым. Например, «Их Высокоблагородие капитан Квашнин-Самарин вышли». Говорилось просто и деловито: «Капитан Тарасенков ушел» или «ротный командир приказал» и т. д. в этом духе. Во время таких моих размышлений, открылась дверь и в переднюю «вошли» Алексей Рагозин, он же «генерал Ра». Мы расцеловались и я, наконец, вступил полноправным членом в тот храм товарищества, дружбы и двухсотлетних традиций, который назывался:
«Офицерское Собранье Лейб-Гвардии Семеновского полка».
По первому взгляду особенного впечатления Собрание на меня не произвело. Великолепия, которого я ожидал, не было и помину. И вещи и мебель, хотя и были все основательные и отличного качества, имели вид не новый и достаточно потертый. Сразу было видно, что в этих комнатах не столько принимали гостей, сколько жили сами. В столовой, куда мы пришли через зал, читальню и зеленую гостиную, за длинным столом сидели и обедали пять офицеров. Из них «генералы» «Кру» и «Ра» пришли обедать в мою честь. Другие трое — я их не знал, — оказались холостяками, которые обедали в Собраньи каждый день, причем сидели всегда на одних и тех же местах. Я им по всей форме представился. Статские люди между собою знакомятся, военные «представляются», младший старшему. Сначала я подошел к немолодому и совершенно лысому, с пажеским значком, капитану Витковскому и отрапортовал:
— Господин капитан, подпоручик Макаров имеет честь представиться по случаю выхода в Лейб-гвардии Семеновский полк!
Затем то же самое было проделано перед еще довольно молодым, лысеющим и тоже с пажеским значком на потертой сюртуке, штабс-капитаном Броком и, наконец, перед совсем молодым, коротко остриженным поручиком Андреевым. Пока шло «представление», все стояли «смирно». Смирно стояли не только офицеры, но и «вольные», статские люди, которые в эту минуту несли в столовой служебные обязанности: стоявший за конторкой буфетчик Васильев и подававшие на стол лакеи во фраках, Григорий и Литовёт. Попутно скажу, что ту же самую представительную фразу, только с разными обращениями и в разной обстановке, мне пришлось произнести потом раз сорок, но числу офицеров в полку. По окончании представлений, «генералы» усадили меня с собой, мы пообедали и в мою честь выпили бутылку шампанского. После обеда мне подробно показали Собранье и музей, который был основан всего три года назад и далеко не был еще в том блистательном виде, который он приобрел, когда за него взялся мой товарищ по выпуску Николай Эссен.
Ни в какие веселые места в этот вечер я не ездил, а провел его самым скромным образом с двумя «генералами» в «библиотеке» у П-ва, приказав капитанскому деньщику подать нам чаю и хозяйских сухарей. Самого хозяина, по обыкновению, дома не было.
