class="a">[209], потом…
НЧ: Все эти встречи, все эти вечера авторские, когда они были?
ВЕ: Первый вечер был – человек отважился… [210] Это еще до первого упоминания в печати, как раз 30 апреля, вечером 30 апреля, в Вальпургиеву ночь. Накануне 1 мая. 88‐го года [211]. Ну а потом пошли уже вечера и в Доме архитектора, потом вечер по случаю пятидесятилетия [212], потом <притащили(?)> студенчество Литинститута вечер в Литинституте устроило. Я о большевиках очень <дурно (?)> говорил и о Владимире Ульянове публично. Так что парторг после выступления… Когда я отвечал на вопросы студенчества, студенчество зааплодировало, а я вижу: какая-то крупная тучная фигура встает и проходит к выходу. Оказалось, что это парторг [213]. Впоследствии обнаружилось (улыбается). Потом был вечер 2 марта, недавно. Самый последний вечер в Доме культуры МГУ. Очень веселый был вечер. Присутствовали молодые поэты с этой вот своей иронической поэзией [214].
НЧ: А на телевидении какой делали вечер? Или просто снимали эти авторские вечера?
ВЕ: На телевидении только «Добрый вечер, Москва» снимал вечер 21‐го октября. Ну а домой ко мне нагрянули в августе опять же 88-го. То есть все началось 22‐го июня, а в августе нагрянула из Ленинграда эта веселая компания – «Пятое колесо», телевизионная программа [215].
Интервью Павлу Павликовскому (Фильм «Москва – Петушки») [216]
Несколько разговоров с Ерофеевым были сняты режиссером Павлом Павликовским [217] и кинематографистами BBC в Москве и Абрамцеве в 1989 и 1990 годах [218] и смонтированы для документального фильма Павликовского «Москва – Петушки» (From Moscow to Pietushki). Как указывает в своей книге Наталья Шмелькова, съемки продолжались много часов, и, таким образом, можно надеяться, что в будущем исследователям станут доступны рабочие материалы к фильму и это интервью будет напечатано в значительно расширенном варианте [219]. А пока что мы с любезного разрешения Павла Павликовского публикуем комментированную расшифровку той небольшой части интервью, которая вошла в его фильм.
Павел Павликовский (далее – ПП): Вам не жаль, что ваша жизнь получилась так, как она получилась?
<Ерофеев пробует ответить, но не работает голосовой аппарат, Галина Ерофеева (Носова) поправляет контакт, аппарат включается.>
Венедикт Ерофеев (далее – ВЕ): Мне показалось, совсем пиздец… [220]
ПП: Если вам жаль, что так ваша жизнь получилась…
ВЕ: Да нет. Жизнь получилась такой, какой она получилась. Мне наплевать.
ПП: Вы приехали в Москву с Кольского полуострова с золотой медалью, окончив школу на отлично?
ВЕ: Я приехал <в Москву>, как только мне было 16 лет. Как дуралей. И очень хотел поступить в Московский университет. Я думал, что это храм науки. Вот этот, который был воздвигнут в пятьдесят пятом году, ебёна мать [221]. Я вошел. «Направо – … (показывает мимикой) Налево – делай…!» Ну и все такое. Я подумал: «Куда-то, может, я не туда попал?» [222]
Я стал читать Лейбница, а уже, во-вторых, стал выпивать [223]. Так что ничего страшного.
ПП: А что Лейбниц имеет общего с питием?
ВЕ (смеется): До чего глупый человек! [224]
ПП: Как окончилась ваша карьера в университете?
ВЕ: Очень просто. Я просто перестал ходить на военные занятия. Я сказал: «Ни хуя я на ваши военные занятия ходить не буду». Наш майор сказал: «Ерофеев, самое главное в человеке – это выправка». Я говорю: «Это фраза не ваша, это фраза Германа Геринга [225]. И между прочим, его в ноябре сорок шестого года повесили» [226].
Вот с тех пор началась ненависть (улыбается). И изгнание [227].
* * *
ВЕ: «<Очень> смешно! Чрезвычайно смешно! Ерофеев очень шутить любит!» Никакого трагизма они не обнаружили. Они, скоты, вообще ничего не обнаружили [228].
* * *
ВЕ: Я навсегда в Абрамцеве <нрзб>. В Москве меня воротит, тошнит. Почему-то в Москве постоянно тянет меня «шлепнуть». А здесь я гуляю, как бешеный кобель, кружу по лугам(?), по сугробам, по лесам, форсирую мелкие и крупные речки… [229]
* * *
ПП: Вы построили «Москву – Петушки» как Евангелие.
ВЕ: Боже упаси! Я их написал без всякой претензии. Как, впрочем, писал и до этого, и после этого. Писал, опять же, только для ближайших друзей. Чтобы их потешить и немножко опечалить. Восемьдесят страниц потешить, а потом десять страниц настолько опечалить, чтоб они забыли о <веселье>…
ПП: Все ваши книги кончаются ужасом?
ВЕ: «Тит Андроник» трагедия… [230] Или там «Испанская трагедия» [231], она кончается полной гибелью всех персонажей. А тут все-таки еще остаются в живых кое-кто (улыбается) [232]. И вот я решил исправить эту ошибку. В пьесе, которую я намерен написать вот здесь вот, лежа вот в этой постельке, никто в живых не останется (улыбается) [233].
Орехово-Зуево
Документы Венедикта Ерофеева [234]
«Помню, лет десять тому назад я поселился в Орехово-Зуеве…» – так, подъезжая к платформе Чухлинка, Веничка Ерофеев начинает рассказ о своей деликатности [235]. Его электричка едет из Москвы в Петушки осенью 1969 года, – отнимем от этой даты десять лет – и обнаружим, что писатель Венедикт Ерофеев в очередной раз передал соименнику-герою часть собственной биографии. Действительно, как раз осенью 1959 года студент первого курса филологического факультета Орехово-Зуевского педагогического института (ОЗПИ) [236] Венедикт Ерофеев приступил к занятиям. Поселился он, разумеется, в институтском общежитии.
Год с небольшим, когда Ерофеев числился орехово-зуевским студентом, относится к наименее исследованным периодам биографии писателя. Приобретенные здесь близкие подруги, Юлия Рунова и Валентина Еселева, мемуаров не оставили [237]. Сам Ерофеев не упомянул учебу в ОЗПИ в итоговой «Краткой автобиографии» [238], обошел ее и в обширных интервью Дафни Скиллен и Леониду Прудовскому [239]. «Об Орехово-Зуеве он вообще молчал и ничего нигде не говорил», – отмечал в разговоре с нами Борис Сорокин, подразумевая уже «позднего» Ерофеева, ведь сначала, по словам Сорокина, «Веня меня страшно интриговал Орехово-Зуевом. Он там учился и рассказывал мне, какие они устраивали жуткие вещи» [240]. Про жуткие вещи Борис Сорокин говорил, конечно, с иронией – усмотреть что-то страшное в пересказываемых им байках об анархических шалостях Ерофеева и его сокурсников могли разве что начальство ОЗПИ и опекавшие институт «идеологические органы».
Как бы то ни было, тот факт, что орехово-зуевская жизнь отразилась в двух главных произведениях Ерофеева – «Москве – Петушках» и «Вальпургиевой ночи» (протагонист которой Лев Гуревич неслучайно носит фамилию сокурсника и приятеля Ерофеева по ОЗПИ), – говорит о том, что этот этап его биографии тоже заслуживает
