того времени [235]. Алистер Уотсон, коммунист, выпускник Кембриджа, который был как минимум знаком с рядом агентов КГБ, вспоминал: «Терпеть не мог этого типа. Ужасный мещанин, да еще и с пуделем» [236].
Первая лондонская встреча Кондрашова с Блейком произошла в один туманный октябрьский вечер 1953 года. По пути к условленному месту в Белсайз-Парк Блейк испугался, заметив поджидавший на углу полицейский автомобиль, и готов был уже развернуться, но, к счастью, оказалось, что полиция караулит там какого-то преступника [237]. Встреча состоялась, и Блейк дебютировал блестяще: он передал полные сведения прослушки телефонов и жучков, установленных СИС для перехвата советских переговоров в Вене и по всей Западной Европе [238]. Блейк отмечал, что Кондрашов, «само собой», остался доволен. Качество материалов почти гарантировало, что Блейк вовсе не подсадная утка британцев и всерьез работает на КГБ. «Английские спецслужбы вряд ли допустили бы передачу таких сведений» [239].
Кондрашов позже вспоминал: «Мы были потрясены, как глубоко британцам удалось внедриться со своей прослушкой в наши тайны» [240]. После окончания холодной войны он рассказывал своему бывшему коллеге из ЦРУ Тенненту «Питу» Бэгли, что благодаря Блейку в КГБ поняли, «насколько недооценили угрозу технического проникновения в свои официальные зарубежные представительства и какими утечками чреваты эти прослушки и жучки». По словам Кондрашова, это вдохновило Советы «развивать собственный потенциал — рыть собственные тоннели» [241].
В чем-то отношения между шпионом и куратором интимнее брака. В те годы Кондрашов был единственным собеседником Блейка, который знал о нем правду, и единственным, кому он мог эту правду рассказать. Стоило Кондрашову оступиться — и остаток своей жизни Блейк провел бы в тюрьме. Раз в три недели они встречались в лондонских автобусах или на пригородных улочках, где Блейк передавал куратору свою добычу [242]. Всякий раз, когда очередные данные венской прослушки отправлялись в британские и американские службы, одну копию с пометой «Экземпляр для Москвы» Блейк передавал и Кондрашову [243].
Блейк постоянно подвергал себя огромному риску. «Контакт, — говорил он, выступая в Штази, — всегда один из наиболее опасных моментов в жизни шпиона» [244]. В КГБ считали (и, возможно, не ошибались), что некоторые таксисты и постовые в Лондоне были глазами и ушами МИ-6. Однажды, после того как Блейк не появился на запланированной встрече, а потом пропустил и согласованную запасную, Кондрашов не на шутку разволновался: «Понять это способен только агент спецслужб или родитель». До окончательной контрольной явки — на оговоренных местах в лондонском кинотеатре — оставался еще месяц. Когда Блейк появился, Кондрашов «облегченно вздохнул», с профессиональным сочувствием пишет Бэгли [245]. При этом куратору всегда казалось, что Блейк спокоен и не теряет самообладания: «Я не припомню, чтобы при мне он хоть раз сильно разволновался» [246].
Василий Дождалев, другой куратор, долгое время работавший с Блейком, вспоминал, как тот сообщил сведения о намерении некоего советского дипломата перебежать на сторону противника. Проведя расследование, КГБ пришел к выводу, что донесение — фальшивка. По версии Дождалева:
Было очевидно, что британцы хотят испытать Блейка. Я сказал ему: «Они хотят проверить, не шпион ли ты». Он умолк, но не подал вида, что испугался. И мы совершенно спокойно планировали дальше наше будущее сотрудничество. Человек менее отважный предложил бы приостановить работу или отказался бы от нее. Но Джордж продолжил трудиться, в полной мере осознавая угрозу [247].
Блейк, в свою очередь, восхищался профессионализмом своих кураторов из КГБ. Его поразило, что, хотя у СИС в Лондоне было помещение напротив советского посольства и служба фотографировала каждого, кто входил в здание и выходил из него, на встречи со своим агентом сотрудники КГБ умудрялись проскользнуть незаметно. Блейк также рассказывал Штази: «Должен сказать — и да простят меня наши друзья в России, — что, пусть русские и не славятся пунктуальностью, советские товарищи из КГБ всегда появлялись на месте с точностью до минуты». Сидевшие в зале немцы прыснули от смеха [248].
С 1953-го и до своего разоблачения в 1961 году Блейк передавал КГБ любые сведения, которые только попадали ему в руки. ЦРУ в 1996 году утверждало: «Согласно подсчетам США, он снабдил Советы документальными материалами объемом в 4720 страниц» [249]. Часть этих материалов могла использоваться для шантажа [250]. Из некоторых переданных им документов у СССР складывалось представление о позиции Великобритании в переговорах на международных саммитах второй половины 1950-х [251].
Главная же его вина состоит в том, что он сдал КГБ имена сотен агентов британской разведки. Имена едва ли не всех британских бизнесменов, туристов, студентов и журналистов (Би-би-си и не только), которых МИ-6 завербовала шпионить за советским блоком, оказались раскрыты даже до того, как те прибыли на место [252]. Намного большая угроза состояла в том, что Москва была осведомлена также обо всех местных агентах, завербованных британской спецслужбой в Восточной Европе, — людях, рисковавших за железным занавесом собственной жизнью. Вот отрывок из интервью Блейка Тому Бауэру на Би-би-си в 1990 году:
Бауэр: Сколько информации вы передали за тот период?
Блейк: Ну, этого я вам сказать не могу.
Бауэр: Почему же?
Блейк: Ее было слишком много [253].
Неудивительно, что Дик Уайт утверждал потом, что Блейк нанес ущерб «гораздо больший, чем Филби» [254]. Владимир Крючков, руководивший КГБ до ареста за участие в попытке государственного переворота в СССР в 1991 году, говорил: «Блейка можно охарактеризовать лишь одним словом — уникальный» [255].
Тем временем Блейк приступил к новой масштабной авантюре в Карлтон-Гарденз: он стал встречаться с юной секретаршей СИС Джиллиан Аллан. Ее отец (полковник, знаток русского языка и специалист по Советскому Союзу) и старшая сестра также работали на «фирму», как тогда называли СИС [256]. «Она мне очень нравилась, — писал Блейк в автобиографии. — Джиллиан была на десять лет моложе меня; высокая, темноволосая, привлекательная, она могла бы стать идеальной женой во всех отношениях». Была лишь одна загвоздка: как двойной агент, он понимал, что однажды его поймают, и не мог предложить ей никакого будущего [257].
К тому же он знал с самого начала, что в ссылку за железный занавес Джиллиан вслед за ним не поедет. Блейк рассказал мне: «Она была настоящей англичанкой. Помню, мы жили в Берлине — в… хм… 1970-е?»
«В 1950-е», — поправил я его.
«Именно, — продолжал он. — А там можно было достать все, но она покупала одежду только в Англии. Раз английское — значит, хорошее, а неанглийское уже не
