Обстановка в воздухе складывалась явно не в пользу врага. «Яки» наседали. «Мессер» всячески изворачивался. Несколько секунд он продолжал свечкой лезть вверх. Но скорость его быстро гасла. Немецкий ас, выбрав удобный момент, неожиданно перевел машину в вираж. Груздев устремился за ним. Не закончив виража, фашист с исключительной быстротой положил самолет на обратный курс, а затем резко пошел на снижение. Груздев не ожидал такого маневра. Его истребитель оказался в стороне. «Мессер» немедленно воспользовался этим, на какой-то момент оторвался от преследователя, дал полный газ и быстро стал уходить на запад.
«Неужели вырвался?» — подумал я.
От досады мне стало не по себе. Но в этот момент на хвосте у фашистского самолета оказался Конев и с разворота дал длинную очередь.
«Мессершмитт» сразу же клюнул носом. Конев преследовал его, не прекращая огня.
— Так! Так его! — кричал я, видя, как из-под правой плоскости вражеского истребителя вырвался черный клуб дыма. — Еще очередь!
Вдруг самолет Конева свечкой взмыл вверх. «Что случилось? Ведь все шло так хорошо!» Конев между тем сделал вираж, развернулся и со снижением на большой скорости стал догонять Груздева. Какое-то мгновение оба истребителя шли вместе, затем Груздев ушел вперед, за удирающим «мессером». По-видимому, у Конева кончились боеприпасы, об этом он передал по радио Груздеву, и тот продолжал преследовать врага.
Вскоре я потерял их из виду и полетел на аэродром. Посадив самолет и отрулив его на стоянку, поспешно выпрыгнул на снег.
— Ну как? Сбили? — спросил я у техников.
— Готово! Отлетался!
— Конец «черным стрелам». И остальных гадов перебьем! — добавил один из них.
— А ты-то молодец, — поздравляли меня техники. — Ведь на волосок от смерти висел!
— Они спасли! — улыбнулся я, оглядывая небо. Над аэродромом прошла пара краснозвездных истребителей.
— Счастливого возвращения! До новых встреч!
Днем 17 марта командир полка объявил:
— Вылетаем на аэродром подскока. Будем бомбить скопление войск в районе Ивановское.
В сумерках мы перелетели в Ожедово и начали боевую работу. Каждый старался сделать как можно больше вылетов. Этого требовала обстановка. Враг, не считаясь с потерями, упорно пробивался к своей окруженной демянской группировке. Нужно было сорвать его замыслы. Напряжение нарастало на земле и в воздухе. За ночь мы сделали по шестнадцать боевых вылетов. Сбросили около тридцати восьми тонн бомб. Это были рекордные цифры.
На исходе ночи в полк поступил приказ: выделить часть экипажей для связи. Эту задачу поставили Семену Ванюкову, Виктору Емельянову, Николаю Евтушенко и мне.
Днем фашистские истребители встретили над рекой Ловать самолет Николая Евтушенко. Уклоняясь от атак, летчик был вынужден посадить машину на берег. Покинув кабину, он отбежал в сторону. Фашисты пикировали до тех пор, пока не зажгли самолет. На второй день Евтушенко возвратился домой пешком.
Вечером полк снова перелетел в Ожедово. И опять всю ночь бомбили вражеские войска. Напряжение было настолько сильным, что спать не хотелось. Чтобы не терять даром времени, летчики и штурманы помогали техникам подтаскивать и подвешивать бомбы.
На следующее утро Ванюкова, Сорокина и меня послали на связь. За день мы сделали по нескольку вылетов. Не раз приходилось уходить от вражеских истребителей, прижимаясь к самым верхушкам деревьев. К вечеру от усталости стали слипаться глаза. В последнем полете не хотелось ни двигаться, ни думать. Нужно было осматриваться, а я изо всех сил боролся со сном. Кое-как добрался до аэродрома Сельцо, а там никого из наших не оказалось. Полк уже перебазировался в Ожедово. «Баста! — решил я. — В эту ночь никуда не полечу. А то еще, неровен час, заснешь в воздухе. Ведь двое суток не отдыхал».
Попросил техника зачехлить и замаскировать самолет. Тот удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Едва успел он набросить чехол на двигатель, как подошел комиссар полка.
— Зачем вы это делаете? — с недоумением спросил он.
— Хочу немного отдохнуть, товарищ батальонный комиссар.
— Не время, браток, — возразил он. — Идут ожесточенные бои, солдаты дерутся, а ты — отдыхать!
— Но я ведь тоже воюю.
— Это верно, Николай, — согласился комиссар, хмуря брови. — Но сегодня особая ночь. И я очень прошу тебя полетать… А завтра уж отдохнешь. Прямо с утра, как вернешься.
Делать нечего. Придется забыть об отдыхе. Комиссар зря не станет просить. Значит, обстановка на фронте действительно тяжелая.
— Есть, товарищ комиссар! — ответил я. А сам еле на ногах стою. Ресницы так и слипаются, будто их кто медом намазал.
Комиссар молча пожал мне руку, повернулся и скрылся в темноте.
И вот мы со штурманом Николаем Султановым снова в воздухе. Держим курс на Ожедово. Сумерки становятся все гуще. Видимость неважная. А главное невероятно хочется спать. И мотор гудит так ровно и убаюкивающе, словно поет колыбельную песню. Так и тянет положить голову на руки и вздремнуть.
А потом случилась какая-то несуразица. Впереди что-то взвыло, на меня стремительно надвинулась темная масса… и я потерял сознание. Помню лишь потрясающей силы удар!
Спустя некоторое время я очнулся на земле, среди обломков своего самолета. Ничего не могу понять. «Неужели задремал и врезался в землю? Не может быть!» Осторожно пошевелил левой, затем правой ногой, руками. Кажется, все цело.
— Коля… жив? — слышу рядом слабый голос Султанова.
— Пока жив, — отвечаю и пробую медленно подняться. От резкой боли в ногах снова теряю сознание.
Очнулся от холода. По-прежнему лежу на снегу. Султанов сидит рядом и без конца повторяет:
— Коля, вставай, ну вставай же!
— Что-то не получается, — говорю через силу. — Дикая боль в ногах. Шевельнуться не могу… А ты как чувствуешь себя?
— Тоже не могу встать, — его голос звучит виновато.
Наконец я окончательно прихожу в себя.
— Слушай, что же случилось? — спрашиваю у Султанова и начинаю осматриваться. Впереди, примерно в ста метрах, темнеет лес. Позади видна деревня.
— Может, за дерево зацепились? — размышляю я вслух. Нет, ни одного сломанного дерева не видно.
— Не знаю, — говорит Султанов. — Я только почувствовал страшный удар. Потом резко пошли вниз… Снова удар. И вот мы лежим здесь.
Ничего не могу понять. Но валяться на снегу больше нельзя. Надо что-то делать.
— Знаешь что, — говорю, — ты посиди, а я пойду, искать людей.
— Попробуй, — соглашается Султанов. — Если сможешь. Только побыстрей возвращайся.
